Серия «Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве (сборник)»
«Сегодня мы, первоклашки, впервые пошли в театр. Он назывался ТЮЗ. Что это значит, никто из нас не знал. Мы думали, что это от дразнилки «тю-тю», когда приставляешь палец к голове и крутишь им: „Ты что, того, тю-тю?“…»
«Родилась я в курортном городе, похожем на редкую жемчужину. Он раскинулся на трех величественно огромных холмах, спускающихся с высоты горного плато к самому морю, что и определило его непростую и интересную архитектуру – перепады высот, сплошные опорно-подпорные каменные стены и здания, замысловато вписанные в этот ландшафт. Крыши двухэтажных зданий порой равнялись с проходящей выше них дорогой. Дом, в который меня принесли из роддома и где прошли первые семь лет моей жизни, так и вовсе был...
«Второклассники сидели верхом на турниках в школьном дворе и рассказывали страшилки.
– И тогда черная рука сказала: «Отдай свое сердце!» – мрачно закончил Вовка и обвел всех взглядом.
– Чем она сказала, неужели у нее еще и рот был? – спросила я…»
«Есть ли в вашем доме настоящая шумовка?
Которой снимают (в приличных домах) настоящий жом. Жом – это для тех, кто понимает.
В незапамятные времена дни были долгими, куры – жирными, бульоны, соответственно, – наваристыми, и жизнь без этой самой шумовки уж кому-кому, а настоящей хозяйке показалась бы неполной…»
«Вместо Господа Бога у нас был Он.
Вполне уютный старичок (в далеком детстве иным он и не казался), всегда готовый понять, утешить, дать мудрый совет.
«Я сижу на вишенке, не могу накушаться. Дядя Ленин говорит, надо маму слушаться».
Нестройный хор детских голосов вторил на разные лады…»
«Престарелая пионервожатая школы Зоя Мироновна явно испытывала удовольствие от происходящего: наконец-то в ее скучной школьно-пионерской жизни произошло Событие. Событие, которым можно было не только похвастаться перед подружками, но и отчитаться в горкоме комсомола. Во вверенную ей школу привезли цинковый гроб с недавним учеником-разгильдяем Сашкой Бойко, героически погибшим при выполнении своего интернационального долга в дружественном Афганистане. Двоечника и второгодника Сашку практически...
«Толстые дети – самые несчастные. Я был одним из них: жирным и краснощеким, со школьной кличкой Жиртрест, охами и ахами взрослых, ухмылками девочек и астматической одышкой – собственно, из-за всего этого я и объявил голодовку.
Я перестал есть, когда мне исполнилось тринадцать. Еда стала моим главным врагом, на борьбу с которым шли все мои силы. Ненависть к пище была во мне так сильна, что хотелось сжечь все продуктовые магазины разом…»
«Странно все-таки устроена человеческая память – у меня, во всяком случае, точно. Если бы не многочисленные семейные фотографии и восторженные мамины рассказы, из которых всякий желающий мог понять, что я совершенно гениальный ребенок, так бы ничего и не знала о своем младенчестве. Одним словом, практически ни секунды из собственного раннего детства я не помню: лет до пяти жила как будто без памяти…»
«В четыре года на Пасхальной неделе я первый раз оказался в алтаре. В храме Всех Скорбящих Радости, похожем на каменный кулич, большом и гулком, с круглым куполом и мраморными драматичными ангелочками внутри на стенах.
Через годы я восстановлю для себя картину…»