Всех, кто будет мешать, мы отправим на работы во благо академии. Особенно это касается тебя, дэс Кейтер, я вообще крупные строительные мероприятия организую, масштабом и грузоподъемностью соответствующие твоей наглости.
Он же хотел увидеть приличную барышню, ну так вот она я! Попрощаюсь перед уходом вежливо и мило. Ибо как говорил Штирлиц: «Запоминается последнее».
...совсем недавно я задумалась - а нужны ли мне в новой жизни старые страхи? У юности нет печального опыта, поэтому она так легка на подъем. Но с каждым годом все тяжелее груз ошибок, опасений и разочарований, потому все медленнее поступь и равнодушнее уставший взгляд.
Как известно, хочешь подраться – назови собеседника дураком и сволочью, обвини во всех грехах и потопчись на самолюбии. Хочешь завоевать сердца – обратись к самому светлому и доброму внутри каждого. Драться я точно не хотела, поэтому представила, что вокруг меня – друзья и разговаривала соответствующе.
Мой папа из прежнего мира как-то сказал: «Если в человеке нет собственного света, он не может согреть другого. Ни любимого, ни друга».
Как они — мне?
Он сейчас серьезно спрашивает мое мнение о своем семействе?
Ну раз ему так интересно…
— Сирьель ужасно милая, братья у тебя дураки, простите боги, мама невероятно шикарная женщина, а папы я боюсь, так что можем теперь бояться вместе!
— Я его не боюсь! — возмутился Вив, боднув меня лбом.
— Я бы тоже не призналась, потому что скажешь ему, что он страшный, и он станет еще страшнее чтобы доказать, что вовсе даже и нет!
деньги, как ни крути, это аргумент для повышения родственной любви, как бы это цинично ни звучало.
Я уткнулась в свой стакан, мрачно размышляя над тем, что вместо того, чтобы «выпить и расслабиться» я что-то «выпила и напряглась...
Статуя в главном холле академии права выражение лица имела самое сволочное. Сухощавая тетка с циничными носогубными морщинами явно повидала жизнь и вертела ее на мече, у этого изображения отсутствующем. Удивить ее было нереально, обмануть (тут само собой просилось более грубое слово) — невозможно. Не эту матерую щуку лет сорока-сорока пяти на вид, с едкой ухмылкой и хищным прищуром....
Мне нравилось думать, что я буду служить этой тетке. Что мы с ней будем партнерами: я буду наказывать преступников здесь, а она — воздавать на том свете тем, кому было недодано нами на этом.
Новый поцелуй, и я вспомнила, почему считала грос Теккера наглым: его язык скользнул ко мне в рот. Гладкий, нахальный. Лизнул, разведывая обстановку, и исчез.
Эй, стоять! Куда, я не распробовала…