Я мог умереть тогда, задохнуться от дыма, попасть под огонь. Мог погибнуть от голода, когда из приюта сбежал, но я все еще был жив. И эта мысль не давала мне покоя. Потому что смерть никого не опускает просто так.
Память она ведь здесь, в сердце. Пожив не один десяток лет, понимаешь, что вещи — прах. Повседневность — вот из чего состоит наша жизнь. Вот что становится по-настоящему важным и дает тебе силы продолжать жить там, в мире за пределами твоего дома.
Чего ты хочешь от него, Ник? Бесконечных извинений? Поверь, их все равно будет мало. Прощение — это не эмоция. Это выбор. Принятое решение. Ты уже сделал его, приехав сюда...
Все тела, небесная твердь, звезды, земля и ее царства не стоят самого ничтожного из умов; ибо он знает все это и самого себя, а тела не знают ничего. Но все тела, вместе взятые, и все умы, взятые вместе, и все, что они сотворили, не стоят единого порыва милосердия – это явление несравненно более высокого порядка…
Блез Паскаль
Не предстоит ли в самом ближайшем будущем, что мы вдруг очутимся наедине со всей Европой? – спрашивал и Достоевский. – «Ключ ко всем современным интригам лежит не там и не здесь, и не в одной только Англии», но – во «всемирном заговоре» против России, предрекающем ей «страшную будущность».
Так что же, испугаться, отступиться? Нет, призывал Достоевский, война войне – рознь: освободительная война, если нет другого пути к освобождению, не зло.
И они научились лгать, и полюбили ложь, и познали красоту лжи. Они ужаснулись и стали разъединяться. Они стали злы и чем злее становились, тем больше говорили о гуманизме, они сделались преступны, но только и твердили о справедливости, а чтобы обеспечить ее – придумали гильотину.
Вторгся в мир некий пришелец, сокрушающий все понятия не то, что добра и зла, но вообще дозволенного и недозволенного совестью, но главная вина этого пагубного пришельца в том, что он стал над народом, как соблазн и развратительная идея…
Потому-то литературе в наше время надо особенно высоко держать знамя чести: Что было бы, если б Лев Толстой или Гончаров оказались бы бесчестными? Какой соблазн, какой цинизм и как многие бы соблазнились: «если уж эти, то…» Литература наша – знамя чести, но и сам писатель, даже и как частный человек, обязан быть живой нравственной силой современности.
Удивительное существо человек – тепловую смерть вселенной придумал, открыл какие-то параллельные линии, которые пересекаются, видите ли, где-то в неведомой бесконечности, о таком мироустройстве, в котором каждый бы его член прененременно и каждую минуту ощущал бы счастье, печется и чего только еще не выдумал, чего только не открыл, не узнал и сколько еще предстоит ему открытий, а вот о себе самом порой не знает ничего. Что будет со всем человечеством через тысячу лет, представляет яснее, нежели то, что будет с ним самим завтра, через час, через мгновение…
…Сказано: люби ближнего своего… А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих и гонящих вас… ибо Бог повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных… Будьте совершенны, как Отец ваш… Ибо зло умножает зло… а добро умножает добро…»
Возлюбить человека как самого себя по заповеди Христовой – невозможно. Закон личности на земле связывает. «Я» препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный, от века идеал… человека во плоти…
Высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего «я», – это как бы уничтожить это «я», отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье…