– Вы, значит, будете давать нам советы? – говорю я Хеймитчу. – Даю прямо сейчас: останься живой, – отвечает Хеймитч и дико хохочет.
Хорошие напарники на дороге не валяются.
Все стало на свои места, все – часть одного плана. Пит не считает себя обреченным. Он уже изо всех сил сражается за жизнь. А значит, добрый сын пекаря, подаривший мне хлеб, изо всех сил постарается убить меня.
С Гейлом мы сошлись, потому что так было легче выжить нам обоим. С Питом все иначе. Выживание одного значит смерть другого. И никуда от этого не деться.
– По крайней мере у вас приличные манеры (...) Прошлогодняя пара ела всё руками, как дикари. У меня от этого совершенно пропадал аппетит. ...и до конца ужина я ем исключительно пальцами.
Его голос не злой, он бесцветный, а это еще хуже.
— Наша жизнь измеряется не годами, а жизнями тех людей которых мы коснулись.
Я уже не раз видела, как она возвращала к жизни людей, раздавленных горем. Наверное, это болезнь, но мы не можем себе позволить так болеть.
Пока я беспокоюсь о деревьях, Пит задумывается о том, как сохранить себя, чистоту своего «я».
Хеймитч не мог бы выразиться определеннее: один поцелуй — одна баночка бульона. Я почти слышу его злобное ворчание: «Ты влюблена, солнышко. Твой парень умирает. Что ты ведешь себя как вяленая рыба?