Книги Леди Феникс
Ему не все равно. Гребаные четыре слова, за долю секунды перевернувшие весь привычный мир и его сознание заодно.
Каштанова — вечные шпильки, элегантные яркие шмотки, острый язык, едкий концентрат деловитости, льдистой сдержанности и отчуждения. Каштанова — терпко-сладкий привкус звучно-победоносного имени на пренебрежительно кривящихся губах; слепящий всполох непозволительно-женского в абсолютно мужском коллективе; глухое раздражение и закипающая буря смутной боли под ребрами. И откуда бы знать ему, что страшнее бывает — настолько, что странно становится: после такого выживают разве?
Преданность и предательство, дружба и ненависть, верность и жажда мести — им придется пройти через многое. Плечом к плечу и по разные стороны баррикад, в одиночку или с тем, от кого ждешь помощи меньше всего. И лишь одной судьбе известно, что ждет на следующем повороте — смерть или спасение, очередная беда или горькое, выстраданное, неправильное — но все-таки счастье.
Когда хрупкое равновесие привычного мира стремительно летит к чертям, погружая в пропасть отчаяния; когда душу выкручивает от безысходности и боли и кажется, что неоткуда ждать спасения; когда с грохотом рушатся баррикады вражды и хронической неприязни, — только тогда приходит время вспомнить об утраченной, казалось бы, человечности.
Порой выбор — самая сложная и жестокая задача, которую ставит перед человеком судьба. Месть или прощение, отчаяние или смирение, ненависть или понимание, отторжение или жалость... Оттолкнуть или принять неожиданный дар, о котором невозможно было помыслить; жить, остановившись на прошлом, или все-таки дать шанс себе и другому на кажущееся невозможным совместное будущее?
Порой попытки забыть прошлое заводят слишком далеко, а помощь другому может обернуться страданиями. И что произойдет, если постыдная тайна станет известна кому-то еще? И правда ли, что в любви все средства хороши?
Всего лишь один выстрел. Всего лишь одна пуля, попавшая не в ту цель. Всего лишь один поступок — благородство или необдуманность? — и привычный ход вещей неуклонно начинает меняться...
Это не было любовью с первого взгляда. И даже симпатией со второго. Надменная леди с тяжелым характером и легкомысленный авантюрист — вот было их мнение друг о друге, которое им не всегда удавалось держать при себе. Однако у них есть достаточно времени, чтобы понять, как ошибались. Понять... а получится ли исправить?
Ирина умирает тоже — там, в сумрачном милицейском кабинете, с рыдающим у нее на коленях Сергеем, с отчаянным и глупым "а я?", с беспомощно-горьким непониманием — за что он с ней так? И, давясь бессмысленно-утешающим "все будет хорошо", молчит о том, насколько плохо, пусто и больно ей — разве это важно сейчас?
Черных возвращается три года спустя — к руинам несостоявшегося прошлого, к туманной беспросветности будущего, перекроенно-перебитый бесцветными месяцами заключения и вымотанный гребаной неизвестностью. Возвращается, чтобы выцарапать у судьбы право на счастье, ведь он уже не тот неуравновешенно-глупый мальчишка, беззаветно и безответно влюбленный в свою бывшую преподавательницу.
Есть поступки, которые невозможно исправить. Есть вещи, которые невозможно простить. И есть люди, от которых невозможно отказаться, что бы они ни совершили. Невольно оказавшись в курсе личных проблем и забот начальницы, капитан Ткачев не осознавал, насколько далеко все может зайти.
Равновесие — очень хрупкая вещь: то, что еще вчера казалось устоявшимся и надежным, уже сегодня может пойти прахом только потому что кто-то посчитал себя вправе самыми грязными способами убирать тех, кто перешел ему дорогу. И разрушительные последствия не заставят себя ждать...
У Риты волосы пахнут морем и порохом; глаза у Риты тоже — чистое море, промерзшее до самых глубин — не потонуть бы.
— Ты можешь отказаться. — Обледенело-синее море в глазах вспыхивает горящим штормом, на дно отправляя глупые надежды флотилиями. — Приказы не обсуждаются, сам знаешь. Такие — тем более. — Ире как-то безразлично до параллельности на концентрированное сожаление в обеспокоенно-посветлевших Климова, на испуганно-подрагивающие губы Измайловой и на то, что ждет дальше. Она не может отказаться. А самое главное — и выстужающе-жуткое — нисколько не хочет.
Если слишком долго ходишь на грани света и тьмы, рано или поздно наступит момент, когда темноты станет критически много, и только протянутая вовремя рука удержит от непоправимого. И тогда кровь на смятых ромашках смоет проливным дождем, а рыжее солнце вспыхнет сильнее прежнего, чтобы уже никогда не погаснуть.