- Нам часто приходится принимать решения и совершать поступки. Но иногда от нас ничего не зависит. Тогда и летит всё к чертям.
- Нам часто приходится принимать решения и совершать поступки. Но иногда от нас ничего не зависит. Тогда и летит всё к чертям.
— Любят не от противного, не находя поводов не любить, Поля. Любят — без-ус-лов-но.
— Любят не от противного, не находя поводов не любить, Поля. Любят — без-ус-лов-но.
— Ксёныч… Какая же ты все-таки девочка у меня. Надо было тебе шов рюшами оформить.
Давно заметил — люди как-то сразу резко чернеют. Хоть тихо плачут, хоть бьются в истерике, хоть молчат. Они чернеют неизменно и неминуемо. Четкий признак, по которому понимаешь — это здесь беда.
Почему человек не успел стать для него мясом, рабочим материалом? Должен был. Все так говорили. У всех так происходит. А он резал человека. И этот человек перестал быть человеком в его руках. И пофигу, что операция шла как по учебнику — минута за минутой, хоть снимай как пособие для йуных лекарей. Раз — и все. Остановка сердца. Не запустили. Может быть, другой врач имел бы другой результат?
Глеб никогда не был бабником, кроме совсем уж ранней юности, когда хочется трахать все, что имеет признаки противоположного пола.
С Верой они были на равных когда-то. Одни и те же цели, одни и те же желания, общая постель, общие планы. С Ксенией — разница в двадцать четыре ступеньки делала свое дело.
«Сейчас» — штука неопределенная и одновременно не имеющая срока давности, потому что может длиться годами. Мучительное осознание — сам он едва ли далеко ушел от «сейчас» того периода, когда медленно сходил с ума. Падать больно, если мнишь себя сидящим где-то очень высоко.
Познание друг друга — физическое познание — увлекательнейший процесс.
Когда к человеку относятся по-человечески, он расслабляется.
Провести весь вечер в компании стероидного принца без лишних извилин — совершенно левая перспектива. Нет, он был хороший, добрый. Но недалекий. Из тех, кто прочитал лишь две книги — синюю и вторую, как в анекдоте. Зато все знал о тренажерных залах столицы и ведущих мировых футбольных командах. Он даже отпуска подгадывал под какие-нибудь чемпионаты.
Нет, он отдавал себе отчет, что вся эта бодяга в его голове — не иное, чем плод бессонницы и раздражения. Но вместе с тем, стоило только решиться — отпустило. Превратить жизнь из артхаусной драмы в легкий водевиль. Про фельдшера и стюардессу. Даже несмотря на то, что ноябрь — месяц, совсем не располагающий к водевилям. Но органично захлебнуться жалостью к себе он тоже теперь уже не мог.
Утро — это катастрофа. Утро — это ежедневная катастрофа, которая не имеет просвета, и солнечные лучи из-за занавесок не в счет, поскольку они лишь усугубляют мучения. Час расплаты за все деяния: за разврат, возлияния и просто ночные бдения. Утро — не время обновления и не повод начать сначала жизнь. Утро — это время пожинать плоды прожитого и пережитого. Пятый всадник Апокалипсиса и ничуть не меньше. Хуже, чем мор. Страшнее чумы.
Он бесконечно любил осень. Больше любого другого времени года. Осень любить — банально. Но сезонов всего четыре. Что есть на земле не банального?
В этой — было что-то особенное.
Нет, дело не в том, какими красками наполнились улицы почти в одночасье. И не в погоде, которая в первую неделю октября установилась на редкость солнечная и сухая. И не в небе, которое казалось на удивление высоким и пронзительно синим в те часы, когда туч не оставалось. И не в том, что стало совсем тепло — и летом такого тепла не всегда дождешься.
Наверное, появилось что-то в самом воздухе. Он сделался золотистым и мягким и тянулся грушевым вареньем со вкусом детства. Дышишь — и нельзя надышаться.
Хоть как ни вдыхай.
Ладонь в его руке была крохотной, почти детской. Ему нравилось сжимать ее, чертя пальцем узор на запястье, и тащить за собой, делая вид, что ничего не происходит в это самое мгновение — разве может одно касание что-нибудь значить, когда оно означает все, но и его не довольно?
С ней было немного сложно и неловко. Причем, кажется, не только ему, но и ей самой. Нужно привыкнуть. К хорошему, говорят, привыкаешь быстро.
Знаешь, не самое приятное за день до свадьбы застукать собственного жениха с любовницей! После такого не знаешь, как себя по кускам собрать! А вам пофигу! Вы даже изменой такое не считаете! Оторваться напоследок! Все равно что высморкаться! Подумаешь, из постели одной в ЗАГС к другой мчаться. Всего и делов – по дороге заскочить домой и костюм переодеть!
- И как вы познакомились?
- Самым романтическим образом, - поведал Герман.
- Да? – голос Михаила Дмитриевича особого доверия не выражал.
- Герман меня спас! – радостно сообщила Даша, влетая в гостиную с валерьянкой и минералкой. – Я под машину почти попала.
- Спектакль подействовал? – уточнила Даша. – Я видела, что она подошла.
- Похоже, подействовал. Актеры же старались, - подмигнул ей Герман.
- Чем могла! – кивнула Даша.
- Если вы намерены с ней опять… воссоединиться, то зачем вам здесь нужна я? Тем более, в качестве как бы жены?
- Для ускорения реакции.
- Ну это-то понятно… Вы расстались. Такое бывает. Вы ее бросили или она вас?
- Это второй вопрос? – Герман пристально посмотрел на нее. Глаза его казались почти черными, а круглое лицо, обычно довольно живое, сейчас застыло бледной маской.
- Нет, это продолжение первого.
- Вы жульничаете.
Даша нервно хохотнула и опустила взгляд.
- Мы оба жульничаем.
- Прекратите истерику, - голос Германа стал строгим. – Я вас не повезу, и вы никуда сейчас не поедете.
- Я не истерю! – возмутилась Даша. – Это все ошибка и глупость, вы же сами понимаете!
- Но это вовсе не означает, что нужно их множить.
Ты чем тут занимаешься? С места на место хлам перекладываешь?
- Хлам у каждого свой! А у кого-то вся жизнь – хлам, – невозмутимо сообщил дядя
Вы как себя чувствуете?
- Вам честно или вежливо?
- Желательно честно.
- Терпимо. Колотит, но вы же уже обеспокоились лекарством. Пройдет…