Все на первом курсе были гениями, все бухали как сумасшедшие. И всё... Все мы были гениями и все обосрались как поэты. Ни одного из нас не вышло. "Поздний гость"
Ну ясно - сын учится, а у жены наверняка нормальная работа. Потом узнали - психолог. Повыясняли, кто это, поняли - не очень нормальная. Странноватая. Зачем психологи, когда есть пиво... "Странные"
Сегодня вместе с нами гость из родного города Владимирэсемёнычы, замечательный журналист Андреи Олегычы Стеблин. В одной статье он написал, что творчество Владимирэсемёнычы – главная сила, которая объединяет не только тех, кто вырос в Советском Союзэ, но и их детей, их внуков. Очень точно!..
Лицо не то чтобы выражало недовольство, что вот пришлось рано утром ехать за племянницей, или горе, что мама в больнице. То есть на лице было и это, и еще много-много всего. Будто все проблемы, несчастья, трудности ложились на него, врастали в кожу, стягивали ее, превращая в морщинистый овал.
Три года впереди мгновенно посветлели, стали осязаемей, прочней. Конечно, продолжатся ползанья на Филке по Золотым долинам, поездки на рынок, экономия каждого рубля. Или не продолжатся? Для него, по крайней мере. Но не с таким надрывом, наверно. Деньги за учебу будут платить другие. Банк, государство?.. Сейчас это не важно. Главное – будут платить. И он может не приезжать сюда. Устраиваться на лето куда-нибудь в KFC или в «Яндекс. Еду». На жратву хватит. И во время учебного года тоже…
Не приезжать. И про Валю забыть. Не забыть, а оставить здесь. В Кобальте, который с каждым мгновением всё сильнее превращался в прошлое – вот он вокруг, но уже почти нереальный…
А Вале он ничем не обязан. И хорошо, что у них ничего не было.
Да, не приезжать. Звонить, благодарить, но не возвращаться… Сепарация…
Деньги потом придется вернуть. Возвращать… Но потом. Именно – потом. Надо еще дожить до этого «потом».
Пылинки-человечки один за другим прилипают к магниту-душе, но внутрь попасть суждено единицам. Это нужно заслужить что- то такое сделать. Большинство же облепляет ее душу снаружи и висит гроздьями, давясь и задыхаясь.
«Я помню школу, этот храм деградации, скопище растущих подонков, где меня долго учили быть тупым и непослушным на сеансах по сорок пять минут, а потом десять минут вышибали остатки мозгов в коридорах и туалете.»
Он с недоумением и какой-то брезгливостью к себе сознавал, что без небольших ссор, споров ему скучно. И что странно – с другими женщинами такого не было, а Алина своей тихостью будто провоцировала на то, чтоб с ней поругаться, сказать обидное.
«Слово «народ» слышал я, конечно, и раньше, но куда реже, чем «подданные», «рабы», «чернь»…» (рассказ «Возвращения»)
Было когда-то хорошее слово – «сидим». Когда никуда не торопишься, на столе что-нибудь вкусное – пироги, шанежки, пельмени, пахучий горлодер; и бутылочка – не лишнее. В печке дрова пощелкивают, ароматная от еды, одеколона, здорового пота духота. И, даже наговорив какой-нибудь задушевной глупости, потом не стыдно. Наоборот, ощущение радости и облегчения наутро. Хорошо было. «Хорошо посидели».
-Ты ,слегка побитый жизнью ,но абсолютный кидалт.
-Кто?
-Кидалт. Человек ,который не хочет взрослеть.
-Но если я кидалт ,то очень латентный. Сам я своего кидалства не ощущал.
-Каждый мужчина латентный кидалт,-сказала Тая,знаешь афоризм?
-Смотря какой..
-В каждом мужчине скрывается маленький мальчик ,а в каждой девочке- взрослая стерва.
Впрочем ,теперь возмущаться стало опасно. Слов о том ,что 100 лет назад о протекторате попросило лишь несколько сумонов ,а значит не вся будущая Тува ,не весь народ ,что условия протектората не соблюдались -край сразу стали превращать в часть Российской империи в этот раз в отличии от прошлых юбилеев не слышалось. За призывы отделить Туву могли и срок впаять -не девяностые годы ,когда можно было говорить все что хочешь.
Да, наверняка – и он только сейчас это понял – Женечка была лучшей женщиной в его жизни. Самым интересным из встреченных людей. Но как трудно с этими лучшими и интересными!.
Рассадить, пригласить какого-нибудь суперпроповедника и объяснить, загипнотизировать, дать установку на то, чтобы жены не сверлили мозг мужьям, мужья любили и берегли жен, свекры не гнобили снох, тести не презирали зятьев, парни не били рожи друг другу, школьники не чмырили слабых, девушки не плескали кислоту на соперниц. И так далее, так далее, так далее.
Внушить, что каждый человек – действительно чудо. Каждый способен на огромные достижения, каждый – источник счастья. Каждого надо беречь и давать ему возможность это счастье дарить окружающим.
Но понятно, что любая проповедь, самый крепкий гипноз – бессильны. Природу человека не изменить.
Да и возможен ли настоящий кайф в сорок лет? Любое, даже самое приятное ощущение сразу отравляется гноем прошлых проблем, гадостей, обломов.
По природе не твердый, не упорный, он когда-то решил, что его родина – вот ... что его река – Енисей, его деревья – толстые кривые тополя, его лето- испепеляющее жаром, а зима - выжигающая морозом....
Все ничтожества пытаются сделать именно себя центром Вселенной. Чем мельче народец, тем больше замашки.
Позже Андрей много раз наблюдал да и на себе испытывал это женское свойство: разлюбив мужчину, они рвут отношения, рушат семьи, и вернуть их невозможно. Любовь чаще всего сменяется каменным каким-то, ничем не разрушаемым презрением.
В фильмах, книгах сплошь и рядом – о несчастной любви, о любовных треугольниках и многоугольниках, об изменах… Шекспировские страсти. В жизни же чаще все иначе. По крайней мере в том, что касается ухода жен от мужей.
Мужчина нередко может жить с женщиной, которую разлюбил, даже не изменяя ей. Жить и жить по установившемуся распорядку, скользить по желобку дней и лет; без любви заниматься сексом, есть приготовленные нелюбимой блюда, целовать рефлекторно, автоматически, уходя на работу, возвращаясь с работы… А женщины редко способны быть вместе с тем, кого разлюбили. Кого они действительно любили, но потом перестали.
Он как-то успокоился. Понял, что, если даже согласится и сделает всё, как она требует, прежней их жизнь вместе не будет. Не будет больше счастливых минут, разговоров душевных, открытых улыбок, той дружбы, что делает семью настоящей.
Сибиряк не тот, кто не боится холода, а тот,кто правильно одевается.
Знать - одно, а быть частью - опасно.
«Если всерьез поверить, что это его собственная, единственная жизнь, которая не повторится ни в каком виде, что все, что было, неисправимо, что большая часть этой жизни уже прошла, то можно вполне загреметь в дурку или повеситься от ужаса. Ведь лучше не будет, а по-настоящему хорошего, настоящего, важного случилось так мало. И вообще, вспомнить-то особенно нечего…»
Каждый писатель, по-моему, берясь за работу должен быть уверен, что создаст небывалое, величайшее, способное изменить мир. Конечно, он потерпит неудачу, его произведение ничего не изменит. Но уверенность быть должна. И поражение должно вызывать желание, потребность совершить новую попытку, потом еще одну…
Да не про то, говорю же. Не в олигархах дело, не в плотине, алюминии… И не в том даже, что мы свою родину потеряли. Не от этого тошно.– А от чего? – суховато спросил старик Мерзляков.– Ну, мне вот лично не от этого. Я, как… как вы видели, знаете, никогда особо этой деревенской жизни не радовался. На огород меня силком жена тянула. Грядку выполоть – хуже, чем повеситься… Мне легче было трактор перебрать, чем картошку протяпать. Ну не лежала душа, с детства не лежала… А теперь маюсь, и снится огород этот чёртов, двор свой, хоть и жаловаться вроде грех – квартиру нормальную дали, работа – не копейки платят, тем боле не на горбу таскаю мешки, а тележкой, цивилизованно…– И к чему ты все это? – устав слушать, поторопил Виктор.– К тому, что не саму деревню нам жалко. Ладно, – поймав глаза мужиков, Генка поправился, – мне, о себе говорю… Не деревню саму и эту жизнь деревенскую, а… Там я жил, томился по чему-то такому, по другому. И вот попал в другое, и чувствую – потерял защиту… Не такую, что, в смысле, от земли оторвали, а… а другую какую-то… Как объяснить?..– Чего-то ты такое загнул, что сам вон запутался, – усмехнулся Игнатий Андреевич. – Скажи прямо: скучаю по деревне, жалко…– Скучаю. Скучаю, но не потому, что мне там хорошо было. Хм, – Геннадий усмехнулся пришедшему сравнению, но все же произнес его: – Так вот некоторые, слышал, по тюрьме скучают.– Ну-у!– Или по армии. По армии же скучаете? А точней всего, думаю, это как если монастырь закрыть и монахов разогнать, чтоб они в миру жили… Они будут жить и мучиться, о своем монастыре плакать.
Ничего не изменится. Пылево и другие деревни это не вернет, водохранилище с плотиной из-за этого не исчезнут. Придется ему, Игнатию Андреевичу, и сотням таких же стариков и старух доживать в чужих, немилых квартирах, на не своей земле, дышать пусть свежим, но не своим воздухом… Да и у тех, кто моложе, вряд ли будущее светлее. Наоборот – они дольше стариков мучиться будут. Счастливых он пока не встречал.