Забавно, каким простым всё становится, когда у тебя нет выбора.
— Ты — дочь Келлума Харкера.
Кейт изобразила удивление.
— В самом деле?
— Половина бойцов, наверное, хотели бы твоей казни.
Кейт подняла голову.
— Как, всего половина?
— Я не перестал бороться, — проговорил Август тихо и испугался, что Кейт его не услышит. Но она повернулась к нему. — Я просто устал терять. А так легче.
— Конечно! — откликнулась Кейт. — Но разве так правильно?
«Хороший» и «плохой» – что за бессмысленные словечки! Монстрам плевать на идеалы и намерения. Факты просты. На Юге – хаос. На Севере – порядок, купленный и оплаченный кровью и страхом.
«Какая жестокая шутка мироздания», — подумал Август. Почему он ощущает себя человеком лишь после того, как совершит нечто омерзительное?
– Они настоящие? – вдруг встрепенулась Кейт.
Август взглянул на свои руки: рукава рубашки снова задрались, обнажив ряд темных меток.
Четыреста девятнадцать.
– Да, – подтвердил он. Правда сорвалась с его губ прежде, чем он успел затормозить.
– А что они означают?
На сей раз Август прикусил язык и провел пальцем по самым старым отметинам, темнеющим над запястьем.
– По одной за каждый день без срыва, – промолвил он.
Кейт вытаращила глаза.
– Ты не похож на наркомана.
– Я и на Фредди не похож, ты сама сказала.
На лице ее проступила улыбка.
– И чем ты травишься?
Август театрально вздохнул и позволил себе быть откровенным:
– Жизнью.
– Ясно, – сочувственно протянула Кейт. – Это тебя убьет.
– Помедленней, чем твои сигареты.
– Туше! – воскликнула она.
– Кейт, почему в мире столько теней и так мало света?
– Не знаю, Август.
– Я не хочу быть монстром.
– А ты и не монстр, – утешила его Кейт.
И только когда она произнесла эти слова, Кейт поняла, что сама в это верит.
Да, Август действительно оказался сунаи – но он не был ни злым, ни жестоким. Он не походил на чудовище.
Он просто был тем, кто хочет быть кем-то другим, а не тем, кем является.
Кейт его прекрасно понимала.
– Больно, – пожаловался он.
– А что делать? – спросила Кейт.
– Быть. Не быть. Поддаваться. Держаться. Но что бы я ни делал, мне всегда больно.
Кейт склонилась к нему.
– Такова жизнь, Август, – вымолвила она. – Ты ведь хотел почувствовать себя живым? Не важно, монстр ты или человек. Жить больно.
Она подождала, скажет ли он еще что-нибудь. Интересно, почему она не ощущает побуждения говорить? Может, у нее не осталось никаких секретов? Или она просто привыкла к нему?
Когда молчание сделалось невыносимым, Кейт встала – от сидения на кафельном полу ноги затекли – и вышла в коридор.
Любовь не согреет мороз, продолжала девушка, - и не накормит, когда умираешь от голода. Она не спасёт, если тебя пырнут ножом из-за пары монет в кармане. На любовь ничего не купишь, поэтому радуйся тому, что имеешь, и тем, кто у тебя есть: может, тебе чего-то не хочется, но зато ты ни в чем не нуждаешься
Лучше погибнуть в бурном море , чем жить в затхлом болоте.
Не стоит впускать людей в свою жизнь, любить их. В конце концов, когда ты потеряешь их это причинит тебе боль.
– Никто и ничто не исчезает насовсем. Никогда.
- Любить кого-то страшно, Мак. Я знаю. Особенно, когда ты уже терял дорогих людей. Легко думать, что без любви в жизни будет меньше боли. Но это не жизнь, если ты никого не любишь. И если ты чувствуешь хотя бы половину того, что испытывает к тебе он, не отталкивай его.
Если хочешь, чтобы все вокруг думали, что ты в порядке, хотя на самом деле твоя жизнь летит кувырком, ни в коем случае не стоит улыбаться. Некоторые, правда, ничего не могут с собой поделать, улыбаются и все тут – это вроде нервного тика. Но другие делают это намеренно, всерьез считая, что окружающие купятся на что угодно, если преподнести ложь с широкой улыбкой. Однако лжеца гораздо легче распознать, если он улыбается.
— Ты пробралась на место преступления без меня?
— Радуйся, а то бы нас обоих загребли.
— Мы — Отряд, Мак. Ты не должна ходить на дело без своего напарника. Кроме того, если бы я был с тобой, нас, может, и не поймали бы. Я бы мог стоять на стреме и подражать звукам диких птиц, чтобы предупредить тебя, если копы вернутся. А если бы даже нас поймали, мы бы потрясающе смотрелись на снимках.
— Ты хочешь знать мое полное имя? — спросил он тихо. Я кивнула. Он наклонил голову, и мы соприкоснулись лбами. Всего несколько дюймов отделяло его губы от моих. — Когда создаются пары Отряда, — голос Уэса казался легким и тихим на фоне его шума, — проводят особую церемонию. Именно тогда на их коже высекают символ Архива. Три линии. Одну ты делаешь сам. Вторую — твой напарник. И третью — Архив.
Он смотрел мне прямо в глаза. Его слова звучали чуть громче нашего дыхания.
— Нанеся шрамы, новоиспеченная пара приносит клятву Архиву и друг другу. Клятвы начинаются и заканчиваются их полными именами. Поэтому, — прошептал он, — когда мы вступим в Отряд, я скажу тебе свое полное имя.
— Я хочу, чтобы ты надел рубашку, — попросила я.
— Почему? — он вопросительно изогнул бровь. — Трудно сосредоточиться?
— Немного, — признала я. — Но по большей части потому, что ты весь взмок.
Он лукаво улыбнулся.
В саду было так тихо, что я слышала лишь стук собственного сердца. Уэсли, сидевший на другом конце скамьи, наклонился, и его губы легко, словно перышко, коснулись моего виска. Потом скулы. Затем спустились к подбородку. След поцелуев, казалось, прожигал кожу, и я невольно затаила дыхание. По-настоящему Уэсли поцеловал меня только раз и то лишь затем, чтобы прочесть мои воспоминания. Тот поцелуй был яростный, решительный и жесткий. Эти же поцелуи совсем другие. Бережные, полные надежды.
— И кстати, это был первый и последний раз, когда твой парень оставался на ночь.
— Уэсли не мой парень.
— А он об этом знает? — изогнул бровь папа.
— То есть для тебя моя компания всего лишь повод? — спросил он, притворно оскорбившись.
Мы поднялись на верхнюю ступеньку, я взяла его за подбородок, чувствуя, как заиграла рок-музыка, проникая через мои пальцы.
— Если тебе станет легче, — кокетливо сказала я. — Ты — очень приятный повод.
Он поднял брови.
— Я бы предпочел сногсшибательный, но так и быть, принимается.
— Итак, — спросил он тихо. — Как ты спала прошлой ночью?
Перед мысленным взором пронеслись горгульи, крыша, нож Оуэна…
— Сначала ужасно, — призналась я. — Но затем… вдруг возник шум, и ночной кошмар исчез.
— Я не знал, что делать, — сказал он, наливая себе кофе. — Ты звала мое имя.
— О, — промолвила я, когда он отпил глоток. — Это потому что я тебя убила.
Уэс едва не поперхнулся кофе.
— Это случайно, — добавила я. — Клянусь.
И вдруг ни с того ни с сего Кэш взял мое лицо в ладони и поцеловал меня. Его губы были теплыми и мягкими. В голове у меня заиграл джаз, перемежаемый радостным смехом. На миг меня охватило сладостное ощущение, что все будет хорошо и нечего опасаться. Но моя жизнь совсем другая, и когда поцелуй закончился, я осознала, что не желаю притворяться нормальной и что на свете есть только один человек, с кем бы мне хотелось вот так целоваться.
— Я не могу, — выпалила я, мое лицо пылало огнем. Казалось, что все на парковке смотрели на нас. Кэш сразу отошел, стараясь не показать, что он уязвлен.
— Все дело в Уэсе?
Да.
— Все дело в жизни.
Дед сравнивал сомнения с течением реки, против которого ты плывешь, теряя силы.
Ночные кошмары меня больше не пугали, потому что они воплотились в жизнь и я сумела их преодолеть.
— Я хотел заметить, что Уэс просто-напросто списал у меня половину того занятия…
— Ложь, — ошеломленно воскликнул Уэс. — И клевета!
— … поэтому если тебе нужна помощь…
— В самом деле, можно подумать, я бы не нашел способ, как обмануть… — продолжал Уэс.