Кажется, что фотографии, время и место не связаны между собой, но все это важно, вот увидите. Как нити, из которых сплетена ткань.
— Что ты об этом думаешь? – настаивает мама.
Это не очень честный вопрос. Совсем не честный. Родители любят его задавать, когда все уже решено и выбирать особо не приходится.
Семейный совет. Это такие же слова, как «нам нужно поговорить» – от них ничего хорошего не жди.
Шотландское лето – это синоним холода и дождя, да еще и с градом.
Ничего не случается раньше, чем случится, а потом – раз, и уже случилось. Это одна из папиных присказок.
Папа говорит, что мир постоянно меняется, каждый день, каждую секунду. В нем меняется все, а это значит, что вы прямо сейчас отличаетесь от того, каким были, когда начинали читать это предложение. С ума можно сойти, правда? И наши воспоминания тоже изменяются. (Например, я могу поклясться, что плюшевый мишка, с которым я росла, был зеленого цвета, но родители уверяют, что он был оранжевым.) Но, когда вы делаете снимок, вещи застывают. Какими они были, такими и остаются, такими будут всегда.
Считается, что все спят и видят , как бы стать популярным. Но, признаюсь, сама я никогда этого не хотела. По-моему, это ужасно утомительно – пытаться следовать бесчисленным правилам. Их и запомнить-то невозможно. Улыбаться, но не слишком широко. Смеяться, но не очень громко. Носить правильную одежду, заниматься правильным спортом, проявлять заботу о том и о сем, но не чересчур.
– Ты уверена, что не хочешь пойти с нами? – спрашивает меня утром мама. – Мы будем исследовать подземелья под Южным Мостом. Говорят, что паранормальная активность там буквально бьет ключом!
По-вашему это нормальный разговор родителей с детьми?
То, чего не видишь, всегда намного страшнее того, что видишь.
Но Кейт знала секрет: существуют два вида монстров – те, что охотятся на улицах, и те, что живут у тебя в голове. Она могла драться с первыми, но вторые – куда опаснее. Они всегда оказывались на шаг впереди.
– Пароль?
– Я принес пиццу.
Ноздри Кейт учуяли божественный запах. У Кейт заурчало в животе.
– Так точно, – сказала она. – Войдите.
Ночь стирает определенные грани в психике. Она дает нам ощущение свободы.
– Ты когда-нибудь думал, почему музыка вытягивает души наружу? Почему красота действует так же, как и боль?
– Нет.
– Возможно, это своего рода милость, но, может, тут кроется и нечто большее. Может, мы предназначены для чего-то другого, не только для убийств.
– Твои друзья – сущий позор. Правда, они такие хрупкие? Что ты в них нашел? – Человечность.
То, что для человека – укрытие, для монстра – тюрьма.
Планы – это одно, а реальность – совсем другое. Планы – ясные и четкие детища бумаги и скоросшивателя, а реальность (Август уже выучил это) абсолютно всегда была хаосом.
– Ты во всех пушкой тычешь или только в меня? – Во всех, но тебя я оставила в живых. – Я польщен.
Ритуал – лишь пафосное наименование привычки. То, что легче сделать, чем не сделать. А привычки примитивны, особенно плохие, например впускать людей в дом.
Если у человека отобрать звуки, он ищет способы вернуть их.
Эйфория убийства – прискорбно краткая штука.
– Ненавидит ли хищник свою жертву? Или он просто голоден?
Некоторые желания от ожидания становятся слаще.
Многие люди в глубине души не хотят принимать решения. Им нравится иллюзия контроля – но не то, что к нему прилагается.
Он желал лишь стать человеком, и желал столь яростно, что взамен отдал бы все, включая собственную душу. И он делал все, что только мог, даже морил себя голодом до предела – и за предел.
Но Август не способен был стать человеком.
И теперь он это знал.
Август всегда ненавидел кровь. Она была того же цвета, что и души, только пустая, бесполезная с того мига, как покидала жилы.