Лучшее, на что ты смел надеяться, используя словесную форму, – это навсегда запомнить возможность такого интуитивного познания и попытаться создать другим условия для приобретения сходного опыта и понимания.
Тот, кто не растет вверх, начинает расти вниз.
Но человек, который возвращается сквозь Дверь В Стене, никогда не будет точно таким же, как человек, который в нее выходил. Он будет более мудрым и менее самоуверенным, более счастливым, но менее самоудовлетворенным, он будет скромнее в признании своего невежества, но будет и лучше вооружен для понимания отношений слов к вещам, систематического рассуждения к непредставимой Тайне, которую он пытается — всегда тщетно — постичь.
Ирония судьбы заключается в том, что бесконечно выдерживать ад современной войны могут лишь психически нездоровые люди.
Увы, высшее образование не является гарантией высшей добродетели или высшей политической мудрости.
Методы, которые сейчас используются для продажи политических кандидатов, словно они являются дезодорантами, с избытком гарантируют избирателям, что те не услышат слов, хотя бы отдаленно напоминающих правду.
Перенаселение и чрезмерная организация породили мегаполисы, в которых полноценная человеческая жизнь и межличностные отношения стали практически невозможными. Следовательно, если вы хотите избежать духовного обнищания индивидов и всего общества, покидайте мегаполисы и возродите малую деревенскую общину или попытайтесь гуманизировать мегаполис, создав внутри сети его механических организаций городской эквивалент мелких деревенских общин, в которых индивиды могут встречаться и сотрудничать как полноценные личности, а не как исполнители определенных функций.
—Это пробный камень для литературного склада ума ,чувство магии слов, ощущение их власти. Техническая, языковая сторона литературы — это просто продолжение магии. Слово — первое и самое грандиозное изобретение человека. Речь помогла ему создать целую новую Вселенную. И нет ничего удивительного в том, что он полюбил слова и приписывал им могущественную силу. Когда-то чародеи, используя волшебные слова, извлекали кроликов из пустых шляп и стихийных духов земли, воздуха, огня и воды. Их потомки, литераторы, и сейчас продолжают этот процесс, сочленяя словесные формулы, и трепет радости и благоговения охватывает их, познавших могущество свершившегося волшебства. Кролики из шляп? Нет, их волшебные чары обладают более таинственной силой, ибо извлекают чувства из человеческих душ. Благодаря их искусству самые пустые и нелепые утверждения приобретают глубокий смысл.
Когда человек окружен недоверием, то начинает сам не доверять.
- Предпочитаю быть самим собой, - сказал он. - Пусть хмурым, но собой. А не кем-то другим, хоть и развесёлым.
- Предпочитаю быть самим собой, - сказал он. - Пусть хмурым, но собой. А не кем-то другим, хоть и развесёлым.
- Предпочитаю быть самим собой, - сказал он. - Пусть хмурым, но собой. А не кем-то другим, хоть и развесёлым.
Подобной любви ей испытывать прежде не доводилось. Она отдалась этому чувству с таким жаром, что, измерив его температуру, осталась довольна.
Мисс Триплау вздохнула. Она гордилась своей способностью к сильному страданию, даже готова была усугубить его. Внезапное воспоминание о Джиме в парикмахерской, живая память о нем, навеянная запахом сорванного листа, служили доказательствами ее исключительной чувствительности. Поэтому к горю примешивалось и удовлетворение. Ведь это случилось спонтанно, почти само собой.
Как бы нам ни хотелось этого, как бы высоко мы ни оценивали свои способности, все-таки считается признаком дурного вкуса похваляться своим умом.
Мне становилось понятно, как можно быть глубоко и рабски влюбленным в человека, которого не уважаешь, в того, кто тебе даже не нравится по-настоящему, в обладателя отвратительного характера, кто не просто делает тебя несчастным, но и навевает скуку. Почему бы и нет? Может, именно такой порядок вещей и является нормальным в нашем мире? Но в те дни мне мнилось, будто любовь непременно должна вмещать в себя привязанность и восхищение, обожествление и интеллектуальный восторг, причем чувства нарастающие, как это происходит, когда слушаешь великую симфонию.
К счастью, - заметил я, - наше сочувствие к чужим страданиям редко достигает такой силы, чтобы помешать хорошо поужинать.
Демократия - это когда ты можешь сказать "нет" своему боссу. Но ты не можешь сказать "нет" боссу, если не имеешь средств к существованию, когда босс лишит тебя своего покровительства. Ни о какой демократии и речи быть не может там...
Любовь изгоняет страх, страх в свой черед изгоняет любовь. И не только любовь. Страх изгоняет ум, доброту, изгоняет всякую мысль о красоте и правде. Остается лишь немое или нарочито юмористическое бездумие человека, который прекрасно знает, что непотребное Нечто сидит в углу его комнаты и что дверь заперта, а окон и вовсе нет. И вот оно набрасывается на него. Человек чувствует пальцы на своем рукаве, в нос ему бьет смрадное дыхание - это помощник палача чуть ли не с нежностью наклонился к нему. “Твоя очередь, приятель. Будь добр, сюда”. На секунду тихий ужас человека превращается в ярость - сколь неистовую, столь же тщетную. И нет уже человека, живущего среди себе подобных, нет разумного существа, членораздельно разговаривающего с другим разумным существом, - есть лишь капкан и в нем окровавленное животное, которое бьется и визжит. Ведь в конце концов страх изгоняет и человеческую сущность. А страх, милые мои друзья, страх - это основа основ, фундамент современной жизни. Страх перед разрекламированной техникой, которая, поднимая уровень нашей жизни, увеличивает вероятность нашей насильственной смерти. Страх перед наукой, которая одной рукой отбирает больше, нежели столь щедро дает другой. Страх перед явно гибельными институтами, за которые мы в нашей самоубийственной преданности готовы убивать и умирать. Страх перед великими людьми, под возгласы всенародного одобрения возвышенными нами до власти, которую они неминуемо используют, чтобы убивать нас или превращать в рабов. Страх перед войной, которой мы не хотим, и тем не менее делаем все, чтобы ее развязать.
Но я думал о том, что мечта о порядке порождает тиранию, мечта о
красоте - чудовищ и насилие. Недаром Афина, покровительница искусств,
является также богиней военных наук, божественной начальницей любого
генерального штаба. Мы убили Ганди, потому что после короткой (и
смертельной) политической игры он отказался от нашей мечты о народном
порядке, о социальной и экономической красоте; потому что он попытался
напомнить нам о конкретном и всеобъемлющем факте существования реальных
людей и внутреннего Света.
А известно ли вам, сэр, что начиная со второго века ни один правоверный христианин не считал, что человек может быть одержим Богом? Он мог быть одержим лишь дьяволом.
Им приходилось делать то, что диктовал им сидевший у них внутри Велиал, а он желал коммунистической революции, желал фашистской реакции на эту революцию, желал Муссолини, Гитлера, Политбюро, желал голода, инфляции, кризиса, желал вооружения как лекарства от безработицы, желал преследований евреев и кулаков, желал, чтобы нацисты и коммунисты поделили Польшу, а потом пошли друг на друга войной.
Марксист называет себя «научным», а фашист к этому определению добавляет еще одно: он поэт – научный поэт – новой мифологии. Претензии того и другого вполне оправданны: и тот, и другой в реальной жизни прибегают к приемам, доказавшим свою эффективность в лаборатории или башне из слоновой кости. Они упрощают, отделяют и исключают все, что неприменимо для их целей, и готовы пренебречь чем угодно как несущественным; они навязывают свои способы и подтасовывают факты, чтобы доказывать свои излюбленные гипотезы; они отправляют в мусорную корзину все, чему, по их мнению, недостает совершенства. А поскольку они действуют как подлинные мастера своего дела, как серьезные мыслители и опытные экспериментаторы, тюрьмы переполнены, политические еретики гибнут на каторге, права и желания простых людей попираются, Ганди погибают насильственной смертью, а миллионы школьных учителей и радиодикторов от восхода до заката твердят о непогрешимости сильных мира сего, которые в данную минуту оказались у власти.
Этим символичным актом мы, так стремящиеся к миру, отвергли единственное средство его достижения и предостерегли всех, кому случится в будущем отстаивать иные пути, нежели те, что неизбежно ведут к войне.
Святой может исцелить наше безумие не из середки, не изнутри, а только снаружи, находясь вне нас. Если он станет деталью машины, одержимой коллективным сумасшествием, случится одно из двух. Он либо останется самим собой, и тогда машина будет какое-то время его использовать, а потом, когда он сделается бесполезен, выбросит или уничтожит. В противном случае он будет переделан по образу и подобию механизма, с которым и против которого работает, и тогда мы увидим, что святая инквизиция в союзе с каким-нибудь тираном готовит торжество привилегий церкви.