Возраст между тридцатью и сорока, ближе к сорока - это полоса тени. Уже приходиться принимать условия неподписанного, без спросу навязанного договора, уже известно что обязательное для других обязательно и для тебя и нет исключений из этого правила: приходится стареть, хоть это и противоестественно.
В конструкции его мозга использованы как право-, так и левовращающие псевдокристаллические манометры.
- Я буду молчать, если сочту это возможным.
- Возможным?
- Желательным.
- На основании каких критериев?
- Так называемой совести, с вашего разрешения.
Именно в литературе ситуация игры проявляется в своей типичной для каждой культуры отчетливо выраженной, чистой форме. А недовольство читателя, отбрасывающего непонятную для него книжку, – это злость бессильного игрока, который не смог по правилам разыграть свою партию.
Моррисеттов «Ключ к “Резинкам”» дает роману объяснение совершенно отличное от авторского, причем оба этих объяснения не похожи на то, которое дал, например, Барт. В еще более отдаленном будущем видится издание просто сборников разных истолкований романов и читательское наслаждение этими сборниками, где самих романов уже нет.
В смысле теории игр, трагедия – это ситуация, лишенная выигрывающей стратегии. Тем не менее она есть все же ситуация выбора – между различными «стратегиями поражения». Каждая из них, взятых порознь, представляет собой результат отказа от какой-либо одной из числа различных (нетождественных) конфликтующих ценностей.
Антропологические, социологические или философские размышления встречаются в science fiction достаточно часто, но не в их интеллектуальной необходимости суть, а в том, что, как правило, такие размышления образуют вставки между событиями и автор этими вставками орнаментирует сюжет.
Культура есть прежде всего система игр.
Человек под влиянием ДЛК теряет всякую способность к реальному действию, поскольку его мотивирующие механизмы не врожденные; они сформированы инъекциями культуры и гораздо легче поддаются разладу и отключению от реальности. Вред такого состояния очевиден: он ведет к разрыву всяких связующих звеньев с другими людьми.
Как это делалось? Стоит ли интересоваться; большинство людей пользуется техникой своего времени, абсолютно не понимая её.
Их цивилизация была лишена страха. Все, что существовало, служило людям. Ничто не имело значения, кроме их удобств, удовлетворения насущнейших и наиболее изысканных потребностей. Всюду, во всех областях, где сам человек, ненадежность его эмоций, медлительность реакций могли создать хотя бы минимальный риск, он был заменен мертвыми устройствами, автоматами.
Это был мир, закрытый для опасности. Угрозе, борьбе, насилию в нем не было места: мир кротости, мягких форм и обычаев, конфликтов неострых, ситуаций не драматических, мир столь же поразительный, пожалуй, как моя или наша... реакция на него.
Я, наверное, солгал в кабинете доктора. Я не сказал об этом никому, никогда, но я не был уверен, что сделал бы это для кого-нибудь <...> Как мы верили им и всё время чувствовали за собой Землю, верящую в нас, думающую о нас, живую. Никто не говорил об этом, зачем? Разве говорят о том, что очевидно?
Мы не могли бы существовать, если бы не умели превращать кошмары в подобие райских видений.
Три часа ночи. Пишу смертельно усталый, с поседевшей душой.
...культура - это тонкий слой, вклиненный между организмами и средой обитания; культура существует лишь потому, что среда неоднозначно диктует поведение, при котором обеспечивается выживание, так что всегда остается зазор для свободного выбора. Зазор, достаточно широкий, чтобы разместить в нем тысячи разных культур.
...культура - это тонкий слой, вклиненный между организмами и средой обитания; культура существует лишь потому, что среда неоднозначно диктует поведение, при котором обеспечивается выживание, так что всегда остается зазор для свободного выбора. Зазор, достаточно широкий, чтобы разместить в нем тысячи разных культур.
– Такой религии я не знаю, – сказал он, немного помолчав. – Такая никогда не была… нужна. Если я тебя хорошо понял, а боюсь, что это так, ты думаешь о каком-то эволюционирующем боге, который развивается во времени и растет, поднимаясь на все более высокие уровни могущества, к осознанию собственного бессилия? Этот твой бог – существо, которое влезло в божественность, как в ситуацию, из которой нет выхода, а поняв это, предалось отчаянию. Да, но отчаявшийся бог – это ведь человек, мой милый. Ты говоришь о человеке… Это не только скверная философия, но и скверная мистика.
– Такой религии я не знаю, – сказал он, немного помолчав. – Такая никогда не была… нужна. Если я тебя хорошо понял, а боюсь, что это так, ты думаешь о каком-то эволюционирующем боге, который развивается во времени и растет, поднимаясь на все более высокие уровни могущества, к осознанию собственного бессилия? Этот твой бог – существо, которое влезло в божественность, как в ситуацию, из которой нет выхода, а поняв это, предалось отчаянию. Да, но отчаявшийся бог – это ведь человек, мой милый. Ты говоришь о человеке… Это не только скверная философия, но и скверная мистика.
Не собираюсь тебе мешать, только скажу: ты пытаешься в нечеловеческой ситуации поступать как человек. Может, это красиво, но бесполезно. Впрочем, в красоте я тоже не уверен, разве глупость может быть красивой?
"...Если мир - не разложенная перед нами головоломка, а всего лишь бульон, где в
хаотическом беспорядке плавают кусочки, иногда, по воле случая,
слипающиеся в нечто единое? Если все сущее фрагментарно, недоношено,
ущербно, и события имеют либо конец без начала, либо середину, либо
начало? А мы-то классифицируем, вылавливаем и реконструируем, складываем
это в любовь, измену, поражение, хотя на деле мы и сами-то существуем
только частично, неполно. Наши лица, наши судьбы формируются статистикой,
мы случайный результат броуновского движения, люди - это незавершенные
наброски, случайно запечатленные проекты. Совершенство, полнота,
завершенность - редкое исключение, возникающее только потому, что всего
неслыханно, невообразимо много! Грандиозность мира, неисчислимое его
многообразие служат автоматическим регулятором будничного бытия, из-за
этого заполняются пробелы и бреши, мысль ради собственного спасения
находит и объединяет разрозненные фрагменты. Религия, философия - это
клей, мы постоянно собираем и склеиваем разбегающиеся клочки статистики,
придаем им смысл, лепим из них колокол нашего тщеславия, чтобы он
прозвучал одним-единственным голосом! А на деле это всего лишь бульон...
Математическая гармония мира - наша попытка заколдовать пирамиду хаоса. На
каждом шагу торчат куски жизни, противореча тем значениям, которые мы
приняли как единственно верные, а мы не хотим, не желаем это замечать! На
деле существует только статистика. Человек разумный есть человек
статистический. Родится ли ребенок красивым или уродом? Доставит ли ему
наслаждение музыка? Заболеет ли он раком? Все это определяется игрой в
кости. Статистика стоит на пороге нашего зачатия, она вытягивает жребий
конгломерата генов, творящих наши тела, она разыгрывает нашу смерть.
Встречу с женщиной, которую я полюблю, продолжительность моей жизни - все
решит нормальный статистический распорядок. Может быть, он решит, что я
обрету бессмертие. Ведь вполне понятно, что кому-то достанется бессмертие,
как достаются красота или уродство? Так как нет однозначного хода событий,
и отчаяние, красота, радость, уродство - продукт статистики, то она
определяет и наше познание, которое есть слепая игра случая, вечное
составление случайных формул. Бесчисленное количество вещей смеется над
нашей любовью к гармонии. Ищите и обрящете, в конце концов всегда
обрящете, если будете искать рьяно; ибо статистика не исключает ничего,
делает все возможным, одно - менее, другое - более правдоподобным. История
- картина броуновских движений, статистический танец частиц, которые не
перестают грезить об ином мире..."
"— В поступках человек проявляет свою индивидуальность."
Я не представлял себе, какие размеры обрело в наши дни безразличие к необычайному. Стала возможной прогулка по Луне, значит, возможно всё.
Как известно, все государства миролюбивы и все готовятся к войне.
Кто-то не спит, чтобы некто мог спать, — заметил Грегори философски.
— Все началось примерно в середине ноября прошлого года. Возможно, первые случаи произошли раньше, но на них не обратили внимания. Первое полицейское донесение мы получили за три дня до Рождества, и только много позже, в январе, тщательное расследование выявило, что эти истории с трупами случались и раньше. Первое сообщение поступило из Энгендера. Оно носило, в сущности, полуофициальный характер. Смотритель морга Плейс жаловался коменданту местного полицейского участка, который, кстати, приходится ему зятем, что кто-то ночью передвигал трупы.