Цитаты

Всякий зомби, располагающий мозгами, жаждет заполучить еще больше мозгов - такова общепризнанная истина. Никогда еще истина эта не была столь очевидной, как во время недавних событий в Незерфилд-парке, когда все восемнадцать его обитателей были убиты и сожраны толпой оживших мертвецов

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин, Сет Грэм-Смит

На протяжении десятилетий Англию терзает загадочный недуг: полчища оживших мертвецов постоянно вылезают из-под земли и норовят употребить в пищу мирное население. Дворянские семьи посылают своих отпрысков в Японию и Китай для обучения боевым искусствам, позволяющим отражать нападения зомби. После того как нечисть истребила всех обитателей поместья Незерфилд-парк, его арендует интересный во всех отношениях джентльмен по фамилии Бингли. Вскоре он сводит знакомство с соседями, в числе которых пять...

— Сами видите, мистер Коллинз, — Бог никого не щадит. И нам этого делать не следует.

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин, Сет Грэм-Смит

На протяжении десятилетий Англию терзает загадочный недуг: полчища оживших мертвецов постоянно вылезают из-под земли и норовят употребить в пищу мирное население. Дворянские семьи посылают своих отпрысков в Японию и Китай для обучения боевым искусствам, позволяющим отражать нападения зомби. После того как нечисть истребила всех обитателей поместья Незерфилд-парк, его арендует интересный во всех отношениях джентльмен по фамилии Бингли. Вскоре он сводит знакомство с соседями, в числе которых пять...

Извозчик молчал, был подавлен своей беспутностью, своими пороками, - тем, что он до последней полушки проиграл ночью вое те медяки, которыми были полны его карманы. Но утро было свежее, на таком воздухе, среди моря, под утренним небом, хмель скоро улетучивается и скоро возвращается беззаботность к человеку, ...

«Что, что случилось?» – и никто не отвечал толком, никто не понимал ничего, так как люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти.

На этом острове, две тысячи лет тому назад, жил человек, совершенно запутавшийся в своих жестоких и грязных поступках, который почему-то забрал власть над миллионами людей и который, сам растерявшись от бессмысленности этой власти и от страха, что кто-нибудь убьет его из-за угла, наделал жестокостей сверх всякой меры, - и человечество навеки запомнило его, и те, что в совокупности своей, столь же непонятно и, по существу, столь же жестоко, как и он, властвуют теперь в мире, со всего света съезжаются смотреть на остатки того каменного дома, где он жил на одном из самых крутых подъемов острова.

Сладко пахнет в Италии земля после дождя, и свой, особый запах есть у каждого ее острова!

Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но еще громаднее его был корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем Вьюга билась в его снасти и широкогорлые трубы, побелевшие от снега, но он был стоек, тверд, величав и страшен. На самой верхней крыше его одиноко высились среди снежных вихрей те уютные, слабо освещенные покои, где, погруженные в чуткую и тревожную дремоту, надо всем кораблем восседал его грузный водитель, похожий на языческого идола. Он слышал тяжкие завывания и яростные взвизгивания сирены, удушаемой бурей, но успокаивал себя близостью того, в конечном итоге для него самого непонятного, что было за его стеною той большой как бы бронированной каюты, что то и дело наполнялась таинственным гулом, трепетом и сухим треском синих огней, вспыхивавших и разрывавшихся вокруг бледнолицего телеграфиста с металлическим полуобручем на голове. В самом низу, в подводной утробе "Атлантиды", тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин, той кухни, раскаляемой исподу адскими топками, в которой варилось движение корабля, - клокотали страшные в своей сосредоточенности силы, передававшиеся в самый киль его, в бесконечно длинное подземелье, в круглый туннель, слабо озаренный электричеством, где медленно, с подавляющей человеческую душу неукоснительностью, вращался в своем масленистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище, протянувшееся в этом туннеле, похожем на жерло. А средина "Атлантиды", столовые и бальные залы ее изливали свет и радость, гудели говором нарядной толпы, благоухали свежими цветами, пели струнным оркестром. И опять мучительно извивалось и порою судорожно сталкивалась среди этой толпы, среди блеска огней, шелков, бриллиантов и обнаженных женских плеч, тонкая и гибкая пара нанятых влюбленных: грешно скромная, хорошенькая девушка с опущенными ресницами, с невинной прической и рослый молодой человек с черными, как бы приклеенными волосами, бледный от пудры, в изящнейшей лакированной обуви, в узком, с длинными фалдами, фраке - красавец, похожий на огромную пиявку. И никто не знал ни того, что уже давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-грустную музыку, ни того, что стоит гроб глубоко, глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и знойными недрами корабля, тяжко одолевающего мрак, океан, вьюгу...

Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствие, на путешествие долгое и комфортабельное, и мало ли еще на что. Для такой уверенности у него был тот резон, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее

и на острове было еще тихо, магазины в городе были еще закрыты. Торговал только рынок на маленькой площади - рыбой и зеленью, и были на нем одни простые люди, среди которых, как всегда, без всякого дела, стоял Лоренцо, высокий старик лодочник, беззаботный гуляка и красавец, знаменитый по всей Италии, не раз служивший моделью многим живописцам: он принес и уже продал за бесценок двух пойманных им ночью омаров, шуршавших в переднике повара того самого отеля, где ночевала семья из Сан-Франциско, и теперь мог спокойно стоять хоть до вечера, с царственной повадкой поглядывая вокруг, рисуясь своими лохмотьями, глиняной трубкой и красным шерстяным беретом, спущенным на одно ухо. А по обрывам Монте-Соляро, по древней финикийской дороге, вырубленной в скалах, по ее каменным ступенькам, спускались от Анакапри два абруццских горца. У одного под кожаным плащом была волынка, - большой козий мех с двумя дудками, у другого - нечто вроде деревянной цевницы. Шли они - и целая страна, радостная, прекрасная, солнечная, простирались под ними: и каменистые горбы острова, который почти весь лежал у их ног, и та сказочная синева, в которой плавал он, и сияющие утренние пары над морем к востоку, под ослепительным
солнцем, которое уже жарко грело, поднимаясь все выше и выше, и туманно-лазурные, еще по-утреннему зыбкие массивы Италии, ее близких и далеких гор, красоту которых бессильно выразить человеческое слово.

На полпути они замедлили шаг: над дорогой, в гроте скалистой стены Монте-Соляро, вся озаренная солнцем, вся в тепле и блеске его, стояла в белоснежных гипсовых одеждах и в царском венце, золотисто-ржавом от непогод, матерь божия, кроткая и милостивая, с очами, поднятыми к небу, к вечным и блаженным обителям трижды благословенного сына ее. Они обнажили головы, приложили к губам свои цевницы - и полились наивные и смиренно-радостные хвалы их солнцу, утру, ей, непорочной заступнице всех страждущих в этом злом и прекрасном мире, и рожденному от чрева ее в пещере Вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в далекой земле Иудиной...

... люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти.

До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно...

- Что тебе покоя не дает? - спросил Эд Маккарти, когда они входили в мелкооптовый магазин скобяных изделий.
- Деньги. Мне не нравится добывать их такими путями.
- Зато старине У-Эм утерли нос, - сказал Маккарти.
«Знаю, - подумал Фрэнк. - Именно это мне и не нравится. Поступая так, мы уподобляемся ему. Что тут хорошего?»

Лидер не может быть лучше своего государства... у народа тот вождь, какого он себе заслужил.

Вот она, горькая доля побежденных. Страхи, страдания, мечты, утраченные надежды - все взбаламучено одним единственным обидным словом, все устремляется кверху со дна души, затопляя разум, не позволяю связно отвечать.

Государство не может быть лучше, чем его правитель.

- Как странно, - сказала Джулиана. - Вот уж не ожидала, что правда может вас расстроить.
«Правда, - подумала она, - страшная, как смерть. Но найти её гораздо труднее, чем смерть. Мне с этим повезло.»

К пониманию нельзя принудить.

«Рано или поздно этому придет конец, - подумал он. - Исчезнет разница между странами. Исчезнут национальности, не будет пропасти между управляемыми и управляющими, останутся только люди».

И все же, если один человек находит этот путь… значит – путь существует. Даже если другому человеку никак не удается его отыскать.

Неужели у меня какие-то родственные связи с этим человеком? — удивился Бейнес. — Какое-то родство во всех отношениях? Значит, и у меня тоже такой же психический сдвиг? Мы живем в умственно неполноценном мире, у власти — безумцы. Как давно мы столкнулись с этим, осознали это? Сколько нас это понимают? Разумеется, Лотце не входит в это число. Пожалуй, если знаешь, что ты сумасшедший, то тогда ты еще не до конца сошел с ума. Или же к нам в конце концов возвращается рассудок, просыпаясь в нас. Скорее всего, пока еще совсем немногие осознают это, отдельные личности там и здесь. Но массы, что они думают? Неужели они воображают, что живут в психически нормальном мире? Или у них все-таки есть какие-то смутные догадки, проблески истины? Но, — думал он, — что же, собственно, обозначает это слово — безумие — юридически? Что я имею в виду? Я его чувствую, вижу его, но что же это такое? Это то, что они делают, это то, чем они являются. Это их духовная слепота, полное отсутствие знаний о других, полная неосознанность того, что они причиняют другим, непонимание разрушения, причиной которого они стали и являются сейчас. Что, они игнорируют реальность? Да. И не только это. Посмотрим на их планы. Завоевание космоса и планет, такое же, как Африки, как Европы. Их не интересует ни какой-то человек здесь, ни какой-то ребенок там. Только абстракции будоражат их: народ, земля, расовая чистота, — Фольк, Ланд, Блут, Эрде. Абстрактное для них реально, реальность невидима. Это их чувство пространства и времени. Они глядят сквозь настоящий момент, сквозь окружающую действительность в лежащую вне ее черную бездну неизменного. И это имеет самые роковые последствия для живущих. Так как совсем скоро они перестанут существовать. Когда-то во всем космосе были лишь одни частички пыли, горячие пары водорода и ничего более, а скоро снова наступит такое же состояние. Мы — это только промежуток между двумя этими состояниями. Космический процесс убыстряется, сокращая жизнь, превращая живую материю снова в гранит, в метан. Колесо его не остановить. Все остальное преходяще. И эти безумцы стараются соответствовать этому граниту, этой пыли, этому страстному стремлению к мертвой материи. Они хотят помочь Природе. И я знаю, почему: они хотят быть движущей силой, а не жертвами истории. Они отождествляют свое могущество со всемогуществом Бога и верят в собственную богоподобность. И это главное их безумие. Они одержимы какой-то одной идеей, архетипической идеей. Их эгоизм настолько разросся, что они уже не понимают, откуда они начали, что они вовсе не боги. Это не высокомерие, не гордыня, это раздувание своего «я» до крайнего его предела, когда уже нет разницы между теми, кто поклоняется, и теми, кому поклоняются. Не человек съел Бога, это Бог пожрал человека. Чего они не могут уразуметь, так это беспомощности человека. Я слаб, я мал. Вселенной нет до меня никакого дела. Она не замечает меня. Я продолжаю вести незаметную жизнь. Но почему это плохо? Разве это не лучше? Кого боги замечают, тех они уничтожают. Будь невелик — и ты избежишь ревности сильных.

Без женщин мы бы только и обсуждали гоночные автомобили, лошадей и несли вслух всякую похабщину, как дикари.

Увы, мы живём не в идеальном обществе, где истина ясна, поскольку ясны её критерии. Где можно быть правым без особых усилий, поскольку ясно, что значит быть правым.

..государство не может быть лучше своего руководителя.

Иногда следует менять привязанности. В этом нет ничего ничего предосудительного, напротив, это признак мудрости, правильного подхода к жизни.