Очень неразумно, моя душечка. Когда выдумываешь небылицы, люди непременно им верят. А это может вызвать осложнения.
Трудно найти что-либо более неестественное для человека, чем маска вышколенного слуги.
Порой наши личные горести обостряют наше зрение.
Усердие никогда не заменит ума.
Молодые думают, что старики - дураки, а старики знают, что молодые - дураки.
Чтобы найти истинные слова для выражения гнева, хорошо бы познакомиться с каким-нибудь толковым гуманитарием и послушать его, когда он впадает в ярость!
Нет ничего опаснее, чем благие намерения молодежи, которая проявляет сочувствие и искренне старается помочь вам.
Хотите видеть безудержную, первозданную ярость в чистом виде, пожалуйста, стоит только довести до белого каления убежденного гуманиста.
Во всей Англии ни один сыщик не сравнится с незамужней дамой неопределенного возраста, у которой бездна свободного времени.
Обобщения почти никогда не содержат истины и обычно отличаются крайней неточностью.
Чувства толпы - это нечто необъяснимое и ужасное.
Если вам кажется, что вы все точно знаете, - это еще не доказательство.
Нашли кому верить – доктору. Выдерут у вас все зубы до единого – теперешние доктора все такие, – а потом: ах, извините, у вас, оказывается, был аппендицит! Доктора называются!
Ведь мы набиты предрассудками, чванством и ханжеством и обожаем судить о том, чего не понимаем.
– «И тут случилось нечто поразительное – Гризельда встала, прошла через всю комнату и нежно поцеловала своего пожилого мужа». Сказано – сделано.
– Это и вправду «нечто поразительное»? – спросил я ее.
– Ты еще спрашиваешь, – ответила Гризельда. – Ты хоть понимаешь, Лен, что я могла выйти замуж за министра, за баронета, за процветающего дельца, за трех младших офицеров и бездельника с изысканными манерами, а вместо этого выбрала тебя? Разве это не поразило тебя в самое сердце?
– Тогда – поразило, – признался я. – Я частенько задумывался, почему ты так поступила.
Гризельда залилась смехом.
– А потому, что почувствовала себя совершенно неотразимой, – прошептала она. – Остальные мои кавалеры считали, что я просто чудо, и, разумеется, для каждого из них я была бы отличной женой. Но для тебя я – воплощение всего, что ты не любишь и не одобряешь, и все же ты не мог передо мной устоять. Мое тщеславие просто не выдержало этого. Знаешь, куда приятнее, когда тебя втайне обожают, сознавая, что это грех, чем когда тобой гордятся и выставляют напоказ. Я доставляю тебе кучу неудобств, я непрерывно тебя шокирую, и, несмотря ни на что, ты любишь меня до безумия.
– Жизнь в общем везде одинакова, – продолжала мисс Марпл своим негромким, спокойным голосом. – Человек рождается, потом растет, взрослеет, сталкивается с другими людьми, обкатывается, как галька, потом женится, появляются новые дети...
– А финал один – смерть, – подхватил Рэймонд Уэст. – И не всегда имеется свидетельство о смерти. Порой умирают заживо.
Все связанное с убийством не простое, а особенное. И выстрел был какой-то особенный. И чихнул кто-то как-то необыкновенно. Думаю, это было фирменное чиханье, специально для убийц.
Молодым кажется, что старики глупы, но старики-то знают, что глупы - молодые!
Горе никогда не пройдет. Близкие уходят, а мы должны просыпаться каждый день, хотя их нет рядом.
– Простите мне мою дерзость, мэм, но я знаю, каково это. Ослепнуть от горя, ненавидеть вселенную за то, что она продолжает жить, когда мой мир погиб. Тут ничем не поможешь, но имейте в виду, что вы всегда можете поговорить со мной.
– В сутках слишком мало часов… – Меня взбесил собственный ноющий голос, я зашипела и отвернулась от окна. В сутках столько же часов, сколько всегда, и остальные люди вполне справляются.
Горе увеличивает сердца, ваше величество.
– У любого человека есть свои призраки, иначе и жить не стоит, – сказал Хао. – Правда в том, что однажды мы тоже станем призраками.
Это были особенные существа, которые жили на льду и вели какой-то малопонятный образ жизни. В мнении о них ученые разделились. Одни считали «снежных мошек» эффектом погрешности спиновых индукций электронов, другие писали жалобы на неадекватность своих коллег.
Это в городах люди покупали еду в магазинах. А деревенские считали это расточительством: чего покупать, если само растет?