– Полякова, даже если нету сисек, женщина должна носить лифчик, а то вон у Александрыча гномики в трусах палатку ставят.
– Марьсемённа, вы полагаете, прикрой Полякова срам какой-нибудь изящной штучкой, гномики бы заленились? – смеялся анестезиолог, натягивая зелёные штаны.
– Тьфу на вас, бесстыдники! – деланно сердилась акушерка.
– Ну да, она тут расселась, комментирует, а бесстыдники – мы, – добродушно ворчала Маша.
– Мария Сергеевна, в моём возрасте я даже голая не вызову никакого желания, кроме как пойти и повеситься.
– Да ладно вам, вы ещё очень даже ничего! – Потапов всегда был вежлив с дамами любого возраста и носившими бельё любого фасона. – Наверное, в возрасте Поляковой вы были ого-го и разбили не одно мужское сердце, не говоря уже о… «гномиках». Ей наверняка даже не мечтать о таком успехе!
– Да ну тебя, Серёжка, – отмахивалась довольная Семёновна. – В возрасте Поляковой у меня уже было двое детей и муж-пьяница. Это она у нас финтифлюшка, никак не обзаведётся.
– Да я, Марьсемённа, никак не могу приличного пьяницу разыскать, – улыбалась Маша в ответ.
«Дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай мне силы принять то, что я изменить не могу, и муд«мудрость отличить одно от другого»
Не дергай людей без нужды, и тогда они вовремя придут, когда действительно необходимо.
Ну, писатели юные - головы чугунные, берем ручку в правую руку...
- В левую.
- В акушерстве, Евгений Иванович, нет правшей и левшей. В акушерстве все поголовные амбидекстеры. Так что берем ручку в свободную руку, открываем историю родов и пишем...
тварь розовая, жирная, легкие расправившая, что тот орел крылья, пинал перед «вылетом» ногами, руками и здоровенной крепкой головой чудо синее, гипотрофичное, парный орган свой запоздалым писком лишь воробьиным пером в осенний дождь раструсившее
Быть собственностью не сложнее, сложнее найти хорошего собственника.
Иногда ложь - единственный способ сохранит хоть что-то.
Что-то в том было, подумал сейчас. Было в том то, что ничего не было.
— Вот так работаешь, работаешь с человеком, а потом окажется, что был новый Репин там, или Куинджи.
«Хуинджи», — подумал Борис Петрович.
Каждый кричал в надежде, что его услышат. Они кричали и не слышали друг друга.
— Нельзя дважды подняться на одну гору. — Нельзя дважды повторять одну остроту.
– У тебя нет ощущения, что ты отстал от поезда? У меня есть.
– И у меня есть, – сказал Чибирев.
– Ничего, ребята, догоните. У меня такого ощущения нет.
– Прыгнул в последний вагон?
Щукин грамотно поступил. Поступая, он проинформировал своих нанимателей о том, что серьезно намерен в рабочее время разбирать и собирать пишущие машинки. Это было и честно, и по-мужски. Щукина сразу же зауважали. Дело в том, что в те годы сторожевое начальство приветствовало увлечения сторожей – вязание на спицах, философия, литературный труд предполагали присутствие вяжущих, философствующих или пишущих долгое время в дежурке. Хуже обстояло дело с теми, кто ничего не делал. Некоторые из них напивались в рабочее время до потери сознания, другие вообще сваливали домой на полдня или целую ночь. Расчет у нарушителей дисциплины был все на тот же авось – не в том плане, что авось не ограбят (украденное, как правило, списывали), а на то, что авось не придет проверяющий.
Это особая, крайне интересная тема, и она еще ждет своего историка.
Единственное, о чем просило начальство, не загромождать пишущими машинками помещение, а при сдаче объекта сменщику убирать их под койку. Понятно, что ответственность за сохранность пишущих машинок нес персонально и исключительно сам Щукин.
Грустно смотреть на красивую бабу, которую никто не трахает.
Официальной религии в Америке не существует вообще, если не считать повального преклонения перед Маммоной и всеобщего культа Диснея.
Американцы – сущие дети: горластые, любопытные, секретов хранить не умеют, утонченностью не отличаются, в обществе ведут себя непотребно. Если понять, что американцы по сути своей – подростки, все остальное в их культуре сразу же встает на свои места и то, что на первый взгляд казалось бестолковостью и безобразием, приобретает характер милого озорства.
В других странах люди из богатых семей могут позволить себе жить в праздности. В Соединенных Штатах- ни за что, потому что даже тот, кто может позволить себе не работать, должен притворяться, что работает. Неработающий человек - вообще не человек. Первый вопрос при любом знакомстве: "Чем вы занимаетесь?" Единственный недопустимый ответ: "Ничем. Я богат".
На стиральных порошках на всякий случай помечают: «Не употреблять внутрь», на фенах – «Не использовать под душем», на тостерах – «Не помещать внутрь металлические предметы». Можно подумать, что бок о бок с нормальными американцами обитает некая разновидность слабоумных пресмыкающихся, которые топят радиоприемники в ваннах и скармливают монеты электрическим мясорубкам. К сожалению, даже поверхностное знакомство с любой газетой подтверждает, что это так и есть.
Любой человек, уже попавший в Штаты, сделает все, чтобы не пустить туда других.
Мужчины боятся за свое сердце куда сильнее, чем женщины. «Ты меня до сердечного приступа доведешь!» – орет отец на пятнадцатилетнюю дочь, которая отправляется погулять, облачившись в два носовых платочка и обрывок золотой тесьмы. В отместку дочь, как правило, по очереди приводит в дом всех своих поклонников, один другого живописнее, чтобы посмотреть, выполнит ли папочка свое обещание. Некоторые выполняют, другие нет.
В Америке существует давняя традиция доводить каждую здравую идею до полного абсурда.
«В этой стране не только время – деньги. В ней всё – деньги».
Техасец хвастается перед арканзасцем своим ранчо. “Ранчо у меня такое, - говорит он, - что ежели я утром сажусь в грузовик и еду его осматривать, так только к ночи и успеваю вернуться”. Арканзасец сочувственно кивает: “Угу. Было дело, и у меня был такой грузовик”.
Если американца как-нибудь обидели или просто щелкнули по носу, первая его мысль будет не “Как мне это пережить?”, а “Я этих гадов по судам затаскаю”.
Жизнь приносит нам немало радостей. Правда, и достаточно огорчений. Ну, а если б совсем не жить, что бы у нас было тогда? Никаких радостей. И даже никаких огорчений. Ничего! Ровным счетом ничего! Тогда уж, по мне, пусть лучше будут огорчения.