Это была самая огромная комната, которую дети когда-либо видели. Ее стены уходили куда-то в бесконечность. Потолок был такой высокий, что казалось, будто поддерживающие его колонны вздымаются ввысь и исчезают во тьме. Однако зал поражал не только размером и размахом — не осталось без внимания и богатство. Россыпи бриллиантов, вмурованных в потолок, сверкали, словно звезды в ночном небе. Пол зала был выложен из драгоценных камней. Настенные росписи золотом и серебром изображали славные победы гномов над троллями, гоблинами, драконами и полчищами свирепых салмак-таров. Все убранство этого зала было призвано поразить гостей величием гномьего царства.
Кейт и Майкл, оцепенев, стояли в дверях.
Потом Кейт сказала:
— Это просто свинарник.
Откуда, скажите пожалуйста, она могла знать, как обезвреживать мины? В школе её этому не учили! Там всё больше преподавали всякую бесполезную чепуху, вроде математики с географией.
Моральные ценности, Джонс, люди придумали специально для оправдания своих поступков. Вам в колледже читали курс деловой этики?
– Да.
– Учили, что поведение определяется моральными ценностями, да? Фигня. Когда наблюдаешь за людьми так, как мы, понимаешь, что все совсем по-другому. Я верю в то, что делает «Альфа», а этичны разные детали или нет, меня не волнует. Потому что этика – понятие растяжимое. Поговори с неплательщиком налогов, с серийным убийцей, с растлителем малолетних, и каждый, оправдывая себя, выдаст тебе свою этику. Они вполне серьезно объяснят тебе, почему им пришлось сделать то-то и то-то. И что плохими они из-за этого не стали. Тут-то весь и фокус: когда л юди толкуют про этику, себя они исключают. Когда кто-то где-то скажет, что он персонально поступил неэтично, я пересмотрю свои взгляды.
Согласно широко известному принципу, каждый человек в процессе карьерного роста должен достигнуть уровня своей некомпетентности, хорошего работника повышают, пока он не начинает работать плохо; на этой должности он и остается.
Кадры всегда проблема. Вы платите им, когда принимаете, платите, когда увольняете, и в промежутке тоже надо платить. Им требуются визитные карточки. Требуются компьютеры. Требуются бейджи, пропуска, телефоны, кондиционеры и что-нибудь, на чем можно сидеть. Их надо вывозить на командные экскурсии и привозить домой. Они могут забеременеть или нанести себе травму. Они воруют. У них твердые религиозные понятия о том, в какие дни работать нельзя. Они открывают все, что приходит на их электронный почтовый ящик, а когда пишут сами, то подвергают компанию огромному юридическому риску. Они приходят, ничего не умея, а как только чему-то научатся, сразу уходят. И напрасно ждать от них благодарности! Если они не берут больничные, то требуют поощрительные отпуска. Если не сплетничают с сотрудниками, то жалуются на них. Они считают своим неотъемлемым правом носить татуировки, отпугивающие клиентов. Они поговаривают (боже милостивый) о профсоюзах. Хотят, чтобы их повышали. Хотят, чтобы администрация отмечала их за хорошую работу. Хотят знать, что будет при очередной реорганизации. А суды! Они подают иски за сексуальные домогательства, за несоблюдение техники безопасности, за дискриминацию в тридцати двух вариантах. За – вдумайтесь только – неправомерное прерывание контракта. Неправомерное прерывание! Вы ввели их в деловой мир, а теперь вдруг оказывается, что вы всю жизнь несете за них ответственность.
В голове у него что-то вспыхивает. Может быть, это горят синим пламенем его основные правила.
– Я ни в чем тебя не виню, – оборачивается он. – Только в том, что ты – это ты.
Он так сросся с "Зефир холдингс", что порой было сложно определить, где заканчивается компания и начинается Фредди.
- Ты помнишь, как все у нас жаловались на несоблюдение баланса между работой и личной жизнью? Так вот в понедельник будет общее собрание по этому поводу. В семь тридцать утра.
"-...Вообще не понимаю, что здесь происходит. Заведено так, и все. Знаешь историю с обезьянами?
– С шимпанзе. – Фредди все еще тычет в кнопки на телефоне. – Ну вот, я переадресовал твои звонки на Элизабет.
– Сидят, значит, шимпанзе в клетке, – начинает рассказ Холли, – а ученые суют им банан на палочке. Как только кто-нибудь его схватит, под полом клетки включается ток, и всех шимпанзе трясет. Так продолжается, пока до всех не доходит: схватишь банан – получишь электрошок. Тогда ученые забирают одного шимпанзе и подсаживают нового. И когда этот новый хочет схватить банан, все прочие его бьют, чтобы их током не тряхануло. Понял?
– Жуть какая, – говорит Джонс.
– Слушай дальше. Обезьян постепенно меняют одну за другой, пока никого из старых не остается, а потом добавляют еще одну. Она хочет сцапать банан, и остальные ее колотят, как раньше, – хотя никто из них шока не испытал. Они не знают, почему это делают. Знают только, что так принято.
– Значит, я – новый шимпанзе.
– Вот-вот. Не пытайся понять. Делай то, что положено..."
Джонс – новичок и не видит, что надвигается шквал. Здание герметично защищено от внешней среды, но в «Зефире» свой микроклимат. В прошлую пятницу центр высокого давления создался над телефонной станцией, завтра ожидается приближение холодного фронта со второго этажа, в данный момент над отсеками набирает силу грозовой слух.
Листая книгу туда-сюда, Джонс так и не находит никакого упоминания об уволенных служащих. Как они, к примеру, себя чувствуют и что происходит с ними потом. Жутковато, если вдуматься. Как будто они, уходя с работы, вообще прекращают существование.
Я согласно кивнула, и он вновь завел мотор, одарив меня своей неотразимой улыбкой с обложки глянцевого журнала, которая магнетически действовала на любую женщину в возрасте от пяти до девяноста пяти.
На любую, кроме меня.
Я с детства не боялась темноты. Этому меня научил папа. Темнота - это покой, говорил он, и я с ним соглашалась, без страха оставаясь одна в доме во время его деловых поездок по стране. Когда папы не стало, я по инерции продолжала не бояться темноты, более того, стала считать освещение в доме лишним, по минимуму обходясь лампами в коридоре, кухне и ванной комнате.
До сегодняшнего вечера.
Только после того, как весь наш дом засветился, как на Рождество, я прошла в свою комнату и заперла (тоже впервые!) дверь изнутри, отметив про себя, как с непривычки двигаться удивленно скрипнул замок.
Потом я долго сидела на кровати, не снимая платья и колготок, и бездумно смотрела на оконный проем, выделяющийся на фоне задернутых штор благодаря яркому фонарю в саду, который папа установил минувшей весной.
Поднявшись, чтобы, наконец, раздеться и принять душ, я вдруг подумала, что в отличие от всего дома, в своей комнате лампу я так и не зажгла. Два шага до стены у двери - и вот в спальне стало светло, и оконный проем на шторах растворился в искусственном ярком свете. Жаль, что спокойнее мне от этого не стало.
"Темнота - это покой..."
Нет. Сегодня я поняла, что папа ошибался, хотя всегда безоговорочно ему верила. В этот вечер мне не было покоя в темноте. При свете, кстати, он на меня тоже не снизошел.
Это было странное, не поддающееся описанию состояние. Я словно парила в вязком грязно-сером тумане. Звучали голоса, и отчетливо ощущалось чье-то незримое присутствие, равнодушное, холодное, без единой толики тепла, словно за мной наблюдали не живые люди из плоти и крови, а бестелесные создания, лишенные жизни, разума и души.
Никогда раньше я не думала, что одиночество может быть таким нестерпимым, душным от страха и черным от безысходности.
- Что ты знаешь об одиночестве? - Все.
Я вообще люблю ночь, и причина проста: ночью мне спокойнее. Вокруг нет лишних голосов, взглядов, ненужной суеты. Ночью легче быть собой, признаваться в детских страхах и не дающих покоя чувствах, проще быть настоящей и осознавать, что жизнь вокруг - не пустая иллюзия.
Тяжело терять родителей и очень грустно не знать их вообще.
- Не надо ничего говорить. И напоминать не надо. Потому что я все прекрасно помню, Стив. И многое из того, что я помню, хотела бы забыть. Тебе интересно, как я жила этот месяц? Никак. Тут и вспоминать нечего. Ни один из прошедших двадцати девяти дней. Мне приятно, что ты беспокоился обо мне, но это было лишним. Хочешь знать, почему? Потому что обычно переживают, как бы не случилось что-то плохое. Это не мой случай, потому что у меня в принципе ничего и не происходило, стало быть, и беспокоиться не о чем.
Собака не человек, она никогда не будет спать с тем, кого не любит!
Женщина всегда готова извинить человека, даже когда он ни в чем не виноват.
Если жених легко отбить, то не стоит за него идти замуж
Настоящая любовь не имеет ничего общего с ревностью и желанием превратить супруга в свою собственность.
Человек взрослеет не тогда, когда у него свечи на торте перестают помещаться, а когда он понимает, что родители во многом правы