Плисецкая… Красивая, дерзкая, породистая. Ее лицо меня всегда волновало и завораживало. В нем было что-то текучее и одновременно острое, щучье, но невероятно привлекательное. Не любить Плисецкую – это я вообще не понимаю.
Моя несдержанность на язык не раз играла со мной злую шутку. Я, как наивный абориген, делился с кем-то своими идеями, которые в скором времени провозглашались открытиями совершенно других людей.
Однажды Ф.Г. Раневская на вопрос критика Н.А. Крымовой, почему она так часто переходила из одного театра в другой, ответила: «Искала святое искусство». – «Нашли?» – «Да, – ответила Фаина Георгиевна, – в Третьяковской галерее!»
Когда я купил квартиру в Петербурге, Фрейндлих решила прийти на нее посмотреть. … Вердикт Алисы оказался, как всегда, не в бровь, а в глаз. Оглядев мои апартаменты, она вынесла краткий, безжалостный приговор: «Это не квартира, а кабина лифта». Кровать на всю комнату. Над ней – единственное украшение этого «дома» – моя фотография в позе Меркурия, сделанная Л. Т. Ждановым. «Гениально», – почти мрачно промолвила Алиса, разглядывая огромное изображение 120 × 70 см. И тут же добавила: «Но нескромно…» Мы одновременно залились смехом.
При встрече Неёлова мне и говорит, да так взволнованно: «Коля, я вообще не понимаю, как вы это делаете?! То, как вы спиной стояли, обнимая колонну, об этом надо писать книги. Чаще всего на сцене я вижу бездарные спины. А это просто Микеланджело, такой монолог! Ваши руки на колонне забыть невозможно!»
Самым страшным испытанием среди занятий для меня оказался велотренажер. Тяжело было не педали крутить, а сидеть на нем, от боли слезы текли. Увидев кровавые синяки на моей тощей «пятой точке», доктора изумились. Мне тут же купили специальные шортики с подушкой на заднице. Я почувствовал, что жизнь налаживается…
В течение дня к моему прооперированному колену было привязано устройство, напоминавшее грелку. К нему вел шланг, опущенный в большое ведро, которое я должен был постоянно носить с собой. В ведре лед с водой. Когда «грелка» нагревалась, я поднимал ведро, в «грелку» заливалась новая порция холодной воды, охлаждавшей колено. Мы все с этими ведрами на костылях и ходили – сначала очень неудобно, потом привыкаешь.
Перед выпиской медсёстры Сильве и Рене подарили мне шприц. На нем фломастером они написали свои имена и дату: 18.12.03, то есть 18 декабря 2003 года, дату выписки. Напоследок обломили у этого шприца «носик». Сказали, есть такая примета, чтоб не было дороги обратно, в клинику. Теперь шприц у меня дома лежит на видном месте, в назидание, чтобы я не забывал, что такое по-настоящему плохо.
У доброты, как и у любви, было много языков, но в основе всего этого лежало одно - небезразличие.
Мне упорно казалось, что однажды Савицкий случайно ввалился в мою жизнь и под настроение решил в ней остаться. Должно быть, понравилось.