Свою боль Кэйт привыкла переживать с сухими глазами и плотно сжатыми зубами. Она была твердо уверена, что человек способен вынести на своих плечах любое горе и впоследствии стать еще сильнее, а слезы — привилегия слабых и отчаявшихся. Нет ничего хуже, чем утонуть в жалости к себе.
Работа — отличный способ отвлечься от всяких глупостей.
Есть моменты, которые должны остаться в прошлом, какими бы привлекательными они ни были. Мое небольшое приключение тем и привлекло, что не могло иметь ни последствий, ни продолжений. Почти как сон. Волнующий и нереальный, с легким флером безумства. И, как всегда бывает со снами, лишь поначалу воспоминания свежи и ярки. Потом они постепенно тускнеют, а дальше и вовсе развеиваются, оставляя лишь ощущение сладковатой грусти о том, что было когда-то. Или могло быть. Или просто привиделось…
Иногда не так страшен путь, как пункт назначения.
Она взглянула на изразцы, выстроенные в ряд на подоконнике. В подступающем из-за окна тумане детали сглаживались, уходили на второй план. А на первом оказывались движения детских рук и ног, схематичные, они складывались в буквы. О, ее играющие человечки! Разгадка была настолько близка, что казалось странным, как она не додумалась до этого с самого начала. Машу попутали дорогие сердцу каждого фламандского художника детали – в них хотелось копаться, изучать. Поймать тайну их обаяния. Но тайна была не в деталях, а в том, что эти детали формировали вкупе: движущиеся дети на определенном расстоянии превращались в знак, букву. И букв этих было по количеству изразцов – двадцать. Она бы не узнала их, если бы не видела совсем недавно. Эти буквы не были ни латиницей, ни греческим алфавитом. Это был язык, появившийся в XIII веке до нашей эры, язык Ветхого Завета и Каббалы.
Удивительное умение Окуджавы ничтожным количеством слов забрать чрезвычайно широко и вызвать огромное количество ассоциаций принадлежит к числу очень немногих и драгоценных литературных умений, которые никто имитировать не может.
Хорош не тот человек, который твердо исповедует какие-то убеждения, а тот, который задумчив, который умеет усомниться. А это ничем, кроме образования, не дается.
Окуджава всегда говорит недостаточно или ровно столько, сколько нужно, чтобы быть понятым. А чаще всего все-таки недоговаривает. Недоговаривает там, где советский поэт привык договаривать до конца. И отсюда та мерцающая аура загадки, которая до сих пор окружает его и все, что он сделал.
Какое я чмо. Ещё чмее, чем думал до этого.
«Два самых важных дня в вашей жизни – день, когда вы родились, и день, когда поняли зачем». (Марк Твен)