Редкий день проходит без того, чтобы небо не наполнялось фантастическими облачными образованиями, каждое со своим уникальным, неповторимым освещением, а то, что видно всегда, мы, по сути, как бы не видим; мы проживаем свою жизнь под вечно изменчивыми небесами, не уделяя им ни единой мысли или взгляда.
Для того чтобы выработать суждение, нужно видеть вещь со стороны, а это не творческий подход.
Кажется, это Пеппи Длинныйчулок говорила: я ни разу не пробовала, значит, сумею.
Только внезапное чувство стыда могло сравниться по силе со страхом, не считая разве что неожиданных приступов ярости; все три ощущения имели между собой то общее, что они словно изничтожали меня самого. Чувство затмевало всё остальное.
Я часто думал о прошлом – так часто, что в этом было даже нечто болезненное, потому что я не просто читал «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, а прямо упивался этой книгой.
У меня всегда была велика потребность побыть одному, мне необходимы большие пространства одиночества, и, когда я его лишён, как в последние пять лет, моя подавленность переходит в панику или агрессию.
Когда я в гуще событий, меня словно затягивает в трясину слёз и отчаяния. А уж стоит мне в этой трясине увязнуть, как любое новое действие приводит только к тому, что я ввинчиваюсь в неё ещё на один оборот.
Он никогда не раскрывался до конца. Не знаю, потому ли, что не хотел, или потому, что не мог. Впрочем, часто это две стороны одной медали.
Хаос и непредсказуемость в одно и то же время представляют собой необходимое условие жизни и угрозу для её существования, одно немыслимо без другого, и, хотя почти все наши усилия направлены на преодоление хаоса, достаточно на миг опустить руки, чтобы оказаться в эпицентре его излучения.
Чтобы произведение состоялось, необходимо сломить энергию тьмы и стиля. Вот эта ломка и есть литература. Писательство – это не столько созидание, сколько разрушение.