Вообще-то я не особенно красивая: скорее самая обыкновенная… Если уж совсем честно, я совсем не красивая. А знаете, какого знать девушке, что она не слишком-то привлекательна? Кошмар! Вот например, понравится мне молодой человек и, что? Думаете я могу на что-то рассчитывать? Нетушки!
Ночью Саше снился настоящий и в то же время плюшевый мишка, почти совсем как настоящий, пушистый и огромный. А перед сном он и Марина договорились, что ни за что не станут играть мишкой, потому что они уже большие. Ведь большие не играют, тем более в мишек. Правда?
Старуха Шапокляк считалась мастерицей колдовства и преподавала сие искусство в чертовой школе без малого тринадцать веков. Век назад ее прочили на должность завуча. А это прибавка зарплаты и чертово уважение, черт подери.
Omnia vincit amor, — оптимистично утверждали в древности.
Ой, не ведомы им были гостиничные страдания Ивановского Казановы нашего времени, в роли которого, если позволите, выступит мой друг Костик.
Четыре зеркальные стены, прозрачные с той стороны: клетка, в которой я умираю.
Когда я догадался, что они наблюдают за мной, как за подопытной крысой: за тем как я ем, сплю, справляю естественные нужды, мне стало не по себе.
Все мужики, как известно, сволочи. Эта аксиома не требует доказательств и звучит в устах прекрасной половины человечества как приговор «казнить, нельзя помиловать». Однако и «сволочи» бывают разные. Ниже приведена их неполная классификация.
Маленькие буквы в названии эссе об Илье Тюрине. Троеточие впереди — символ самовольно убранного «Но», или символ чего-то большего? Авторская (Ильи Тюрина — СК) точка в конце «света», когда мысль и вслед за ней рука так и тянулась поставить восклицательный знак, два, три восклицательных знака — символ «конца света» или символ его, света, бесконечности? В чем истина Ильи Тюрина? Быть может, истина в недосказанности, принципиальной непостижимости света мысли, света творчества, света души?...
Детки, детки, детки — конфетки… Мою «конфетку» зовут Катя и ей семь лет. Ребенок как ребенок, немного более впечатлительный и ранимый, чем другие детки…
Дело было вечером, делать было нечего, и у меня родилась идея написать детское стихотворение.
Есть некое наслаждение в слезах…
Или это слова моей мамы? Или… я и есть моя мама только в восемнадцать лет?
Нет, я совсем не против того, чтобы дочь была похожа на мать, но не до такой же степени!
Скажу сразу, что «Теория любви» от «Теории ненависти» отличаются лишь одним предложением…
По моей задумке, именно это предложение и превращает «Теорию любви» в «Теорию ненависти».
Время текло. А я шла. Время вязкое, словно болото. Только болото не течет. А время текло.
«Я увязла по щиколотки во времени. Давно. Едва родившись. Или гораздо раньше? Еще не родившись. В момент, когда я — была клеткой. Хотя у клетки нет щиколоток…
Не важно — уже тогда время несло меня, уже тогда я увязла во времени…»
…Где опять не спят, может пьют вино, может так сидят, или просто — рук не разнимут двое…
«Неспящее» окно было на втором этаже. В нем виднелся силуэт сидящей женщины. Торопиться мне было некуда. Я сел на лавку и стал безотрывно смотреть на женский силуэт в окне. «На кой мне это надо?», — подумал я. Ведь ветер — кусается, а луна… ну и т. д. И не нашел ответа…
Папа купил себе рубашку. Он пришел домой очень довольный и сказал: «Катя, я себе рубашку купил!» Он пришел такой довольный, потому что, обычно, ему рубашки покупает мама. А тут, он сам купил!
Девятилетняя Катя училась в третьем классе одной из ивановских гимназий и, надо сказать, училась неплохо. Вот только чтение подкачало. Катя читала по слогам и норматив по скорости чтения (семьдесят слов в минуту) ей выполнить никак не удавалось.
Это была игра, всего лишь игра с простыми правилами. Я /`ogcal, меня ищут. Я спрятался на Земле. Я упал как падает звезда — ярко и внезапно. Игра осложнялась слепотой преследователей. Иначе было бы неинтересно.
Я был обыкновенной земной собакой, но я не ел мясо. Все остальные были мясоедами и это был их отличительный признак.