«Что-что, а одного врага я приобрела: люди не прощают случайных свидетелей их пороков и слабостей...Они начинают мстить- не всегда осознанно, но всегда беспощадно.»
«А власть всегда ворует. Так папа говорит. На то ,говорит, она и власть, чтобы пожить всласть.»
...твою мать.
Теперь-то я точно знаю, где была, когда престарелый боженька раздавал мозги: в соседней очереди за французскими купальниками. После купальников я затарилась зимними сапогами и дубленкой с костяными пуговицами — штучная работа, ренессанс фурнитуры, якутские резчики по моржовому клыку могут отдыхать в своих ярангах до конца времен… Потом я съела бутерброд с семгой и вернулась к боженьке — за мозгами.
Но, как и следовало ожидать, мне их не хватило. Так же, как и нескольким другим страждущим с целым букетом различных диагнозов: синдром Ганзера, брадипсихия, и олигофрения в стадии дебильности.
Мой диагноз оказался самым тяжелым — иначе я, Варвара Сулейменова, не стояла бы сейчас здесь, в гостиничном VIP-номере, босиком, в одних бикини с кружевными цветочками, подозрительно смахивающими на увядшие гиацинты, — и… твою мать, с окровавленным ножом в руках.
О времена, о нравы! Единственная приличная дорога в городе, и та — в крематорий.
Если уж начала врать, то ври до конца, только тогда ложь сложится во вдохновенную правдивую партитуру: фаготы, валторны, арфа и большой барабан.
В конце концов, и стремление к власти, и стремление к богатству, и чрезмерное честолюбие — это всего лишь человеческая похоть, не больше…
Великое всегда обрастает нелепыми легендами, потому что не может быть объяснено. Для того чтобы постичь великое, нужно самому возвыситься над великим.
Круг человеческих страстей чрезвычайно ограничен, и вырваться из него невозможно: любовь, ненависть, жажда наживы, исследовательский зуд — не так много пунктов в перечне.
Жизнь — очень терпимая штука. Терпимая ко всему. Такие категории, как “абсолютное добро” или “абсолютное зло”, она отметает напрочь.
Только мертвые знают больше, чем живые. Они владеют абсолютным и бесповоротным знанием. И именно поэтому смерть так абсолютна и бесповоротна.
Большая преданность стоит больших денег. Чем больше зарплата, тем больше преданность.
Картины живут своей жизнью, о которой мы ничего не знаем. И еще неизвестно, что у них на уме.
Теперь я увидела его насквозь: печень, разъеденная циррозом честолюбия; легкие, отягощенные кавернами амбиций; и сердце, качающее спесь по венам.
Только в стабильных обществах люди вкладывают в картины большие деньги.
кто сказал, что добро есть норма, а зло — аномалия?
Настоящий ученый — всегда философ.
Студенты факультета естественных наук чаще всего ударяются в мистику, точно так же, как физики-ядерщики обожают ходить в церковь по выходным.
Широкие плечи молодого человека были втиснуты в парадную тужурку с надраенными пуговицами, а воротничок-стойка подпирал самый крутой и надменный подбородок, который я только видела в жизни.
Он спрятал меня в своем большом теле, как в большом доме с камином, высокими окнами, с деревянным полом и двумя спящими далматинцами в прихожей… Это был мой собственный дом. Там появятся дети и тяжелые шторы на окнах, и немного коньяка перед сном, и огромная спальня. И влажные птицы во влажном от дождя лесу… Мое собственное тело, мой собственный дом…
По своду морских правил, если судно брошено командой, то его хозяином автоматически становится тот, кто это судно найдёт и приведет в ближайший порт.
— Я не хочу быть твоим отражением! — Тогда я буду твоим отражением, — яростно прошептала она в ответ. — Нет, — это прозвучало сомнительно; за всю свою двадцатишестилетнюю жизнь я не научилась говорить ни «нет», ни «да» — никто не требовал от меня никаких решений. — Мышь и Венька
«Что скажете?» — спросила я Ивана и Нимотси. «Меняй квартиру, пол и страну проживания». — Мышь и слуховая галлюцинация Ивана
— Господи, и откуда в тебе такая страсть к изнанке жизни? — Это не изнанка жизни. Это жизнь. Но если ты не хочешь — мы вполне можем отказаться. — Мышь и Венька
«Что скажете?» — спросила я Ивана и Нимотси. «Меняй квартиру, пол и страну проживания». — Мышь и слуховая галлюцинация Ивана
— Господи, и откуда в тебе такая страсть к изнанке жизни? — Это не изнанка жизни. Это жизнь. Но если ты не хочешь — мы вполне можем отказаться. — Мышь и Венька