Дурная компания, это все равно как капкан: прихлопнет, раздавит, любого человека может превратить в ничто.
Она думала, что жизнь слишком тяжела и хорошо бы подохнуть вот тут, на месте, да ведь самому-то не вырвать сердца из груди.
Оба вдруг опустили глаза. Ничего не было сказано, но что-то произошло между ними - неуловимое, нежное.
Всегда ведь находятся добрые люди, которые любят и торопятся сообщать вам неприятности.
Бывает так, что именно в самые плохие времена выпадают какие-то особенно счастливые минуты, когда люди, ненавидящие один другого, проникаются друг к другу любовью.
У каждого свои дела. Хотите жить, как вам нравится, так не мешайте и другим жить, как они хотят. Я всем довольна, я никому не мешаю. Я только не хочу, чтобы в меня швыряли грязью люди, которые сами сидят по уши в грязи.
Когда человек умирает с голоду, философствовать не приходится: какой хлеб подвернётся под руку, такой и ешь.
Попасть в дурное общество все-равно, что попасть в западню: схватит, прихлопнет, а женщину и вовсе раздавит в один миг!
Какая отвратительная вещь — пьянство!
Она хотела прожить жизнь честной женщиной, потому что честность - это уже половина счастья.
Надо прощать друг другу, если мы не хотим жить как дикари.
У родственников так уж водится: если одним везет, другие завидуют. Это вполне естественно. Но ведь надо же держать себя в руках! Стоит ли делать из себя посмешище?
У каждого свои дела. Хотите жить, как вам нравится, так не мешайте и другим жить, как они хотят.
Я всем довольна, я никому не мешаю.
Я только не хочу, чтобы в меня швыряли грязью люди, которые сами сидят по уши в грязи.
Надо прощать друг другу, если мы не хотим жить, как дикари.
Меняя мужчин, она хотела бы менять и кожу.
Но его образованность напоминала чистую рубашку, надетую на грязное тело.
Общение с целой кучей девчонок, вконец загубленных нищетой и пороком, окончательно отшлифовало ее. Девушки работали бок о бок и разлагались все вместе — так подгнивает целая корзина яблок, в которую попалось несколько штук с гнильцой.
Тот, кто сидит в грязи, не любит, чтобы на него падал свет.
Но его образованность напоминала чистую рубашку, надетую на грязное тело.
По-моему, дружба - первое дело, потому что дружба - это дружба, и выше ничего не может быть.
Так или иначе человеку свойственно любить лишь себя. И выбирать того, кто сделает его как можно счастливее...
...женщины простофиль не любят.
Я люблю, когда мужчины сами дают деньги, не дожидаясь, чтоб у них просили...
Вместе с любовью всегда приходит боль. Чем глубже в ней тонешь, тем больнее.
— Ваш театр… — начал он вкрадчиво.Борднав спокойно поправил его, подсказав то глупое слово, которое не смущает людей, любящих называть вещи своими именами.— Скажите уж прямо — публичный дом.Фошри одобрительно рассмеялся; у Ла Фалуаза комплимент застрял в горле. Молодой человек был чрезвычайно шокирован, но постарался сделать вид, что ему нравится острота директора. Борднав поспешил навстречу театральному критику, чьи статьи имели большое влияние, и пожал ему руку. Когда он вернулся, Ла Фалуаз уже овладел собой. Боясь показаться провинциалом, он старался победить робость.— Мне говорили, — продолжал он, желая непременно что-нибудь сказать, — мне говорили, будто у Нана очаровательный голос.— У нее-то! — воскликнул директор, пожимая плечами. — Скрипит, как немазанное колесо!Молодой человек поспешил прибавить:— Да ведь она и актриса прекрасная.— Кто? Нана?.. Дуб! Повернуться на сцене не умеет.Ла Фалуаз слегка покраснел. В полном недоумении он пробормотал:— Ни за что на свете я не пропустил бы сегодняшней премьеры. Я знал, что ваш театр…— Скажите — публичный дом, — снова перебил его Борднав с холодным упрямством самоуверенного человека.Между тем Фошри спокойно разглядывал входивших женщин. Он пришел на помощь кузену, увидев, что тот разинул рот, не зная, смеяться ему или обидеться.— Доставь же Борднаву удовольствие, называй его театр, как он просит, раз уж это ему приятно… А вы, дорогой мой, перестаньте нас дурачить! Если ваша Нана не умеет ни петь, ни играть, спектакль провалится. Этого я, кстати, и побаиваюсь.— Провалится, провалится! — воскликнул директор, побагровев. — По-твоему, женщине нужно уметь играть и петь? Ну и глуп же ты, голубчик… У Нана, черт возьми, есть кое-что другое, что ей заменит все остальное. Уж я-то прощупал ее со всех сторон. Она в этом ох как здорова! Если нет, считайте, что нюх мне изменил, и я просто болван… Увидишь, вот увидишь, как только она выйдет на сцену, зал обалдеет.