Память может согреть время.
Он строит свою жизнь, балансируя возможностями: Мариэ Акигава, быть может, его дочь, а может - и нет. Кладёт на весы обе и пытается среди нескончаемых, еле заметных колебаний отыскать смысл собственного бытия. А вот мне бросать вызов такой обременительной интриге (как не верти, а её трудно назвать естественной) - надобности нет. Почему? Потому что во мне жива сила веры. В каком бы узком и мрачном месте я ни оказался, на какую бы дикую пустынную равнину меня не занесло, мне удаётся искренне верить, что где-нибудь найдётся то, что покажет мне дорогу.
Испытание - хороший случай изменить свою жизнь. И чем оно сложнее, тем больше этот опыт нам потом пригодится.
А мы все живём, храня тайны, которых не можем поведать друг другу.
... подумывал, не помыть ли мне по примеру Мэнсики машину – но представил, что она вскоре опять запылится, и все желание у меня тут же улетучилось. Варить на кухне овощи куда полезнее.
"Реальности — то, что видно своими глазами, — шепнул мне на ухо Командор. — Поэтому откройте шире глаза видьте их. А делать выводы можно и позже".Но даже с широко открытыми глазами мы многое упускаем из виду, подумал я.
Результат, кто бы его ни видел, всегда налицо и говорит сам за себя.
Временами я воспринимал себя как некую элитную проститутку от живописи. Свободно владея техникой, я старался все выполнять четко и добросовестно. К тому же я знал, как сделать так, чтобы клиент остался доволен, – был у меня и такой талант. Я работал высокопрофессионально, но это не значит, что я лишь механически следовал установленному порядку. Нет, по-своему я вкладывал душу. Стоили портреты весьма недешево, но клиенты платили, не жалуясь. Ведь я имел дело с людьми, не обращавшими внимания на цену, и молва о моем мастерстве передавалась от одного человека к другому. Благодаря чему поток клиентов не иссякал, и в моем рабочем графике почти не оставалось окон. Вот только сам я работой не горел. Ну ни на йоту.
Сейчас передо мной валялась груда обыкновенных прямоугольных камней, долго пролежавших в горах и потому замшелых. Хотя накануне, в лунном свете эта груда выглядела чуть ли не древними историческими руинами, покрытыми мифической слизью.
Глядя на свежую гору камней по соседству, я не мог отделаться от мысли: Не стоило нам всё это делать. Лучше бы всё оставить как есть. Но с другой стороны, вне сомнения, мы должны были это сделать. Ведь я не мог ночь за ночью терпеть тот непонятный звук. Хотя, если б я не встретил Мэнсики, вряд ли когда-либо смог раскопать этот склеп в одиночку.
И тут я наконец сообразил. Факт буквально ясный как день. Как же я мог запамятовать? То, что есть у Мэнсики, но этого нет на его портрете. Его белые волосы. Белизной сродни едва выпавшему чистейшему снегу. Представить Мэнсики без седины невозможно. Почему я упустил такой важный элемент?Я соскочил с табурета, выгреб из коробки тюбики с белилами, выбрал подходящую кисточку и, ни о чём не думая, смелыми свободными взмахами густо нанёс краску на холст. Где работал мастихином, где пальцем. Минут через пятнадцать я прервался, отошёл от полотна, сел на табурет и осмотрел готовую картину.(...) До недавних пор я не имел никакого отношения к нему - человеку по имени Ватару Мэнсики. И совсем ничего о нём не знал. Но как художник, я сумел воспроизвести его на холсте как отдельный неделимый комплект, как синтезированный образ. На этой картине он дышит. И всё так же загадочен и полон тайн.
На том же месте, что и вчера, лежала его чёрная бейсболка с логотипом "Yonex". Отличалось одно - на столе я увидел свежую утреннюю газету. Перед мужчиной стоял комплексный завтрак с тостами и омлетом. Похоже, принесли совсем недавно:и от кофе ещё поднимался пар. Когда я проходил мимо, мужчина окинул меня взглядом - куда более пристальным и холодным, чем вчера. В нём даже угадывался оттенок осуждения. По крайней мере, так мне показалось.Он как будто говорил мне: "Я точно знаю, где и что ты делал."
Например, мы можем воплощаться за дни лишь ограниченные времена. Мы предпочитаем сомнительные ночные часы, поэтому стараемся принимать формы на часы с половин вторых. Заниматься сим в светлые часы для нас утомительно. Все остальные времена без воплощений отдыхаем тамотут, как бесформенные идеи. Как филины на чердаках. Затем, у нас такие конституции, что мы не можем пойти туда, куда нас не приглашают. Однако вы, судари наши, открыли крышки и принесли эти погремушки, потому мы и смогли войти в сии дома.
Ты уже слишком большой и в ту пещеру не проберёшься. Но лучше всего вот что - там настолько темно, что темнее, чем есть, уже не будет. И темнота до того там густая, что, кажется, выключи фонарик - и можно потрогать её голыми руками. Если ты там один, возникает такое ощущение, будто тело распадается и улетучивается. Но там темно и потому самому себе не видно. Сидишь и не понимаешь, есть ещё у тебя тело или его уже нет. Но даже если тело исчезло, я всё ещё там. Как у Чеширского Кота: сам он пропал, а улыбка осталась. Разве это не странно? Но пока ты там, странным это совсем не кажется. Я хотела остаться там, но подумала, что ты станешь волноваться, и вернулась.
Предстал бы он мумией, и меня б на самом деле хватил удар. Хотя Микки-Маус или Покахонтас посреди ночи с погремушкой в руке - тоже зрелище не из приятных. Командор в одеяниях эпохи Аска - еще куда ни шло.
Чтобы заниматься работой, столь вредной для здоровья, нужно быть исключительно здоровым человеком. Это мой девиз. Другими словами, нездоровый дух нуждается в здоровом теле. Парадоксальность этой сентенции я не перестаю ощущать на своей шкуре с тех пор, как стал профессиональным писателем. «Здоровый» и «вредный для здоровья» совсем не обязательно находятся на разных концах спектра. Они не противостоят друг другу, а, наоборот, друг друга дополняют, а иногда даже действуют сообща. Вполне естественно, что если кто-то решил вести здоровый образ жизни, он будет думать только о том, что полезно для здоровья. А тот, кто не собирается вести здоровый образ жизни, — о том, что вредно для здоровья. Но с таким однобоким взглядом на мир вы никогда ничего не добьетесь.
В принципе, когда я бегу, вокруг меня образуется некая пустота. Можно сказать, что я и бегаю-то для того, чтобы оказаться в этой самой пустоте. Хотя она все равно негерметична – в ней витают кой-какие мысли вроде вот этой, и я время от времени на них натыкаюсь. Что, в общем-то, естественно. Человеческая душа не терпит пустоты. Мы для этого недостаточно сильны, недостаточно последовательны. Впрочем, я подозреваю, что мысли (мыслеобразы), посещающие меня во время бега, по сути всего лишь порождения этой самой пустоты – полые по своей природе, не нагруженные особым содержанием.Их Можно сравнить с облаками, плывущими по небу и то и дело меняющими свою форму. А небо всегда одно и то же. Облака – лишь мимолетные гости. Они пролетают мимо и исчезают. И остается только небо. Оно существует, но в то же время не существует. Оно обладает субстанцией, но в то же время и лишено ее. И нам остается лишь, не дрогнув, принять как должное факт существования этой непостижимой необъятности.
Почему-то жизнь устроена так, что с годами дел только прибавляется.
Словно обоюдоострый меч, одиночество защищает вас, но в то же время незаметно ранит изнутри.
Я по-прежнему считаю, что музыку нельзя сочетать с компьютером. Точно так же, как нельзя сочетать друзей и работу с сексом.
Главное - держать себя в руках. Я вот родился и двигаюсь к смерти. Умру - и всему конец. И меня больше не будет. Именно поэтому я должен нести ответственность за все, что сделал.
Все, все то же самое. Ничего не меняется. Всегда, всегда, всегда - порядок вещей на свете один и тот же. Ну разве что номер у года другой, да новые лица взаимен ушедших.
Умная, сильная. Но видно, что душа ваша в плену. А вам нужно начинать готовиться к смерти. Если потратите всю силу на то, чтобы жить, не сможете как следует умереть. Нужно постепенно менять ориентиры.
Сколько раз уже я собирался объясниться с тобой – и не мог. Но, я думаю, это естественно: разве можно объяснить кому то другому то, что не удается толком объяснить самому себе? Вряд ли.
Нужно обращаться с людьми так, чтобы не о чем было жалеть.