Книга взорвала отечественный книжный рынок и обрела не просто культовый, но — легендарный статус!
Повесть, в которой тема взросления будто переворачивается с ног на голову и обретает черты сюрреалистического юмора!
Книга, в которой гомерически смешно и изощренно зло пародируется сама идея счастливого детства.
Чуткий и умный Санаев все правильно понял. Оттого ценность его повести возрастает, и ей гарантировано место в истории русской литературы.
Знаете, если бы нужно было написать ругательную рецензию, у меня бы это получилось неплохо. Но, вот когда нужно похвалить или восхититься - все адекватные слова куда-то исчезают. Такая подлая человеческая натура. Это очень хорошая книга! Простите за банальность. Она настолько хороша, что говорить дурацкие слова не хочется. И она мучительна. И еще, если бы меня звали Станиславский, я бы сказала - ВЕРЮ! Никакой "условности". Ощущаешь все как зубную боль.
Знаете, если бы нужно было написать ругательную рецензию, у меня бы это получилось неплохо. Но, вот когда нужно похвалить или восхититься - все адекватные слова куда-то исчезают. Такая подлая человеческая натура. Это очень хорошая книга! Простите за банальность. Она настолько хороша, что говорить дурацкие слова не хочется. И она мучительна. И еще, если бы меня звали Станиславский, я бы сказала - ВЕРЮ! Никакой "условности". Ощущаешь все как зубную боль.
"Ах, дались мне эти чертовы..." штаны...
В книжном попалась на глаза книга с интересным названием. Открываю. Читаю несколько строк: "...бабушка разрешала мне смотреть с ней после программы фильм. Она почесывала натертые резинками салатовых трико места, а я хрустел хлебными палочками, мы лежали на дедушкином диване и глядели в экран." - И таким уютом повеяло от этих строчек.... Положила книжку на место, ушла из магазина. Весь вечер я вспоминала про салатовые штаны. Про мальчика. Про свою бабушку. Еле дождалась утра, чтобы забежать , купить книжку, в которой так хорошо мальчику рядышком с бабушкой. Ага! Как бы не так! С первых же строчек понеслось! Изо рта бабушки изрыгались такие фразы, что здравый рассудок отказывался воспринимать! Но мальчик-то не видит в этом трагедии! Он не знает пока страшность и мерзость этих слов. Для него бабушка -всё, потому что ничего другого у него нет. Нет папы. Мама его бросила(?). Дедушка - ? А бабушка - вот она.Большая,шумная, заботливая. Мальчик любит бабушку. Правда. Я это увидела в тех строчках, про салатовые штаны. И еще "Бабонька!".... Два жутко одиноких человека: бабушка и мальчик. Я не буду разбирать ситуацию, в результате которой мальчик остался не с мамой, а с бабушкой. Маму жалко. Но если бы не ее сомнения в том, сможет ли она "вытянуть" своего малыша... Жалко дедушку... До слез жаль пацана... Бабушка... Жалко. Она же актриса. Несостоявшаяся. "То Дездемона, то Анна Каренина".Столько энергии , но жизнь прошла в четырех стенах. Столько сил вложено, но мальчик- первенец умер, дочь -потаскуха, предательница, внук, несмотря на все бабкины старания, гниет, как издевается, сволочь неблагодарная.Но, по-большему счету, ради него только она и живет. Ей нужен этот мальчик. Как воздух. Он это знает (мудрый). Дети мудрее взрослых. Он ей все прощает. Он ее любит...
Эту книгу я слушала. Она входила в меня через уши, не через глаза. Более того... Текст читал сам автор, то есть участник описанных в повести событий. Правда, если бы муж не предупредил об этом заранее, я бы не догадалась. Голос в наушниках звучал спокойно. Голос не жаловался и не всхлипывал. Не вздыхал и не делал выразительных пауз. Он лишь рассказывал о том, что давно прошло. О том времени, когда сам голос ещё не басил и, простите за тавтологию, не имел права голоса.
Но если тон повествования был размеренным и практически бесцветным, то моё воображение рисовало яркие картины в мельчайших подробностях. Перед мысленным взором появлялись лица с морщинами в уголках рта и слезами на заплаканных глазах, выцветшие обои и детские колготки с пузырями на коленках, стоптанные пятки старых тапочек, шаркающих по линолеуму, разноцветные таблетки в прозрачных пузырьках... Я слышала звуки закрывающегося мусорного бака и запах паровых котлет. У меня сжимались кулаки от громоподобных проклятий «бабоньки», и сердце – от слабеньких протестов маленького мальчика.
Я слушала и думала – а что же творилось в душе самого автора, когда он читал эти строки и возвращался в детство? Как теперь отзываются в его сердце воспоминания, описанные им самим? И зачем вообще он выпустил их на бумагу – чтобы облегчить свою боль или чтобы предотвратить чужое горе?
Я слушала и верила каждому слову. И становилось жутко оттого, насколько уродливой и жестокой может сделаться любовь, доведённая до фанатизма и пропущенная через призму ревности, самодурства и тирании. Оттого, насколько разрушительно и саморазрушающе такое чувство.
Я слушала и разные чувства накрывали меня с головой, словно цунами.
Лютая ненависть к выжившей из ума старухе, которая смела говорить собственному внуку, что он сгниёт к шестнадцати годам. К старухе, которая отняла ребёнка у матери. Которая проклинала мужа и на протяжении едва ли не всей совместной жизни обвиняла его в предательстве.
Негодование от поведения деда. Неужели он был настолько слеп и непробиваем? Неужели был настолько слаб, что не мог противостоять супруге и защищать внука? Или жестокость заразна? Я смотрела потом в Интернете фотографии Всеволода Санаева... Очевидно, его благородное лицо всего лишь заслуга фотографа...
Сочувствие к маме Паши, ставшей жертвой тирании собственной матери. Я сочувствовала ей и ни в коем случае не могла винить в том, что на протяжении нескольких лет она не пыталась вернуть себе сына. Разве может бороться человек, если его всю жизнь убеждали в несостоятельности?
Жалость к маленькому мальчику, которому приходилось поддакивать бабке и смеяться над мамой, лишь бы его не трогали. Который прятал под подушку стеклянный шарик и держал на ладошке кругляшок от «Блошек». И который так любил свою чумочку.
А потом, уже в самом конце, на мою голову обрушился монолог старухи. Она говорила, стоя под дверью квартиры дочери, и жалость, невероятная жалость заполняла меня изнутри. Я вдруг поняла, насколько несчастна эта женщина и в какую пропасть себя загнала. Она стала своим собственным врагом и потеряла самое дорогое. Боже, как страшна и необратима ненависть, направленная против близких, любящих тебя людей...
...Долго, очень долго книга Санаева будет отзываться в моей душе. И хотя она принесла мне много переживаний и волнений, стала одной из любимых. Потому что это был честный рассказ. Потому что не закончился тупиком, а вывел на свет. И ещё потому... Потому что, когда я слушала, рядом тихо сопела моя дочка. А я смотрела на неё и думала: «Спи, родная, мама всегда будет с тобой».
Мне обещали "гомерически смешную" книгу. От честно, ни разу не улыбнулась. Наоборот, жуткая, неприятная, задавливающая негативом книга. Негатив этот льется буквально с каждой страницы, перекрывает кислород и вызывает желание закрыть эту книгу и не открывать ее больше. Что я, кстати, делала несколько раз, но все-таки решила дочитать.
Я не понимаю, почему эта книга вызвала такой ажиотаж. Вернее, оно, конечно, понятно: эпатаж и спекуляция на подобных эмоциях всегда вызывает бурную реакцию. Но мне непонятны эти эмоции. Может, в силу того, что я не советский ребенок (хотя лихие девяностые ни разу не слаще), может, потому, что я была абсолютно здоровым ребенком и не страдала от болезненной любви бабушек. Для меня оно далеко и нереально. И с точки зрения стороннего наблюдателя я вижу чересчур гротескную, и от этого гадкую и неприятную книгу.
И да,я не люблю, когда так нагло спекулируют на эмоциях.
Фу, короче.
Имел ли право автор писать так о покойной бабушке?..
Есть такая отвратительная дезертирская позиция под названием "О мертвых ничего или хорошо". Мне больше по душе другой греческий афоризм - "О мертвых - правду!". Те люди, которых я знаю и которые придерживаются первой позиции, обычно те, кто бояться, как бы про них не начали правду матку резать после похорон. И те, кто терпеть не может ни судить, ни быть судимым. Критики такие люди тоже не выносят - и сами тоже не критикуют, хотя польза критики понятна любому думающему человеку. Еще есть такой крайне неприятный момент, который заключается в том, что самое главное это кровные родственные отношения. Человек может быть последней сволочью, растлителем малолетних, из тех, которому бы сам Джеймс Броуди сделал замечание - но родня! Как можно не любить родню? А друг, самый близкий, самый верный, который всегда поможет, всегда поддержит - никто, чужой человек, всего-то какой-то друг...Несмотря на то, что хорошего друга еще заслужить надо, а родня, хорошая или плохая, сама по себе имеется. Даже самая сволочная.
Я давно читала эту повесть, еще в школе, так что не помню ничего про её литературные достоинства. Хотя по башке бьет, это точно, а что еще от таких произведений надо? Но эта книга - не просто воспоминания, не просто художка, эта книга - прецедент, по жанру ближе к журналистике. Почему важно писать и говорить о насилии в семьях, о самых страшных событиях, портя холеным обывателям, тоскующим по советской цензуре, аппетит, настроение и чистое небо над головой? Чтобы другие, которые оказались в такой же страшной ситуации, не оставались наедине со своими бедами. Пусть девочка, которую насилует отчим, знает, что такие случаи бывают, что таких, как мамин полюбовник сажают, а таких мамаш тоже судят. Пусть знает, что выход есть, а не натыкается на выверенные строчки в газетах о самой лучшей стране мира. Тем хороши такие сайты как КМП, что они дают понять, что ты не один такой, что не один ты страдалец.
И тем важна эта повесть. Чтобы каждый человек огляделся и подумал - а нет ли такой больной бабушки в его окружении? А не страдает ли кто-то от вашего молчаливого согласия с тем фактом, что родственники по крови имеют полное моральное право творить, что хотят? Чтобы тот, кто сам стал жертвой домашнего тирана не мучился в информационном одиночестве, а видел, что был такой Паша Санаев. И чтобы каждый подумал, а не является ли он такой бабушкой, по которой останется только такая память.
Родня - не является смягчающим обстоятельством. Родственник, отец, мать, бабушка может быть последней мразью и подлецом. Среди вашей родни может быть настоящий сумасшедший, которого надо лечить, а не давать ему на воспитание своих детей. Такие повести должны быть, должны быть в большом количестве. И чем ближе они к настоящим событиям - тем лучше.
О мертвых - правду!
Сорок лет прожито, какую Бог послал, такая есть. Я вот на концерты уезжаю, в тот же день думаю, как она там одна, что с ней. В гостиницу приеду, позво-ню. Узнаю, что с ней все в порядке, и сплю спокой-но. Срослись мы, одна жизнь у нас. Тяжелая, мука, а не жизнь, но одна на двоих и другой нету.
Всю жизнь по принципу: дерьма, но много!
А что делать, если пришла глупая мысль? Надо ее скорее заменить умной.
Никогда. Это слово вспыхивало перед глазами, жгло их своим ужасным смыслом, и слезы лились неостановимым потоком. Слову «никогда» невозможно было сопротивляться.Стоило мне немного успокоиться, «никогда» настойчиво поднималось откуда.то из груди, заполняло меня целиком и выжимало новые потоки слез, которые, казалось, давно должны были кончиться. На «никогда» нельзя было найти утешения, и я даже не хотел смотреть, что сует мне в руки дедушка. А дедушка совал молоток. Оказалось, он просто спрятал его в свой ящик, а мусоропровод хлопнул, потому что бабушка выбрасывала мусор. Я с трудом успокоился и, держа молоток в руках, все еще не мог поверить, что снова вижу его, а ужасное «никогда» отступило и не будет больше меня мучить.
«Никогда» было самым страшным в моем представлении о смерти. Я хорошо представлял, как придется лежать одному в земле на кладбище под крестом, никогда не вставать, видеть только темноту и слышать шуршание червей, которые ели бы меня, а я не мог бы их отогнать. Это было так страшно, что я все время думал, как этого избежать.
«Я попрошу маму похоронить меня дома за плинтусом,– придумал я однажды.– Там не будет червей, не будет темноты. Мама будет ходить мимо, я буду смотреть на нее из щели, и мне не будет так страшно, как если бы меня похоронили на кладбище».
У меня есть справка от врача, что я психически больна. Я могу убить, и мне за это ничего не будет.