Мне не то не нравилось, чем я был, то есть мое истинное, неповторимое я — хоть, согласен, самое понятие истинного неповторимого я весьма условно, — но собрание воздействий, наклонностей, заемных идей, классовых бзиков, мне пожалованных взамен личности. Взамен, да. У меня никогда ее не было, личности, хотя бы как у других она есть, или они считают, что есть. Всегда я был типичное, внятное ничто, никто, а вот поди ж ты, страстно мечтал стать невнятным кем-то. Я знаю, что говорю. Анна, я с лету наметил, должна была стать средством моего превращения. Большим таким зеркалом в полный рост, в котором расправятся все мои искривленья. Будь самим собой, ну чего ты? — она говорила в начале нашего брака, — будь, заметьте, не познай самого себя, — и ведь из жалости говорила к моим нелепым потугам охватить неохватное. Будь самим собой! А сама небось думала: Да будь ты, кем хочешь. Такой мы с ней заключили пакт, что избавим друг друга от тяжкого груза: быть теми, кого в нас видят вокруг. Она, по крайней мере, меня от этого груза избавила, ну а я — что я для нее сделал? Может, не надо было ее замешивать в эту тягу к незнанию, может, это только я в нем нуждался?
пальмы мечтательно плещут сухими листамиона вышла в злобном молчании и так хлопнула дверцей, будто мне надрала ушия не шел, меня волокло, как тяжелый, осевший аэростат, перехватывало дух, толкало ударами памятия понял, что больше не могу их всех выносить, этих отростков от древа Дуиньянов, одни имена которых так основательны, так реальны, — фермера Патси, эмигрантку Мэри и крошку Уилли, который помер, — топчущихся на моей приватной церемонии вспоминанья, как незваные бедные родственники на модных похоронах.
моя тоска сгустилась, взбухла досадой горшочки герани кичились огненными цветамиздесь еще медлил след былых утехВолны когтили уступчивый песок На темнеющем небе чайки поднимались и падали, как оторванные от тряпья лоскутыпучеглазые фонари вдруг выхватывали из тьмы деревья, белесые, безлистые пугала, и так же вдруг они исчезали, падали в мрак с обеих сторон, как скошенные нашей скоростью. Каким утлым сосудом печали, судном печали мы плывем по глухой тишине сквозь осенний мракпеструю тропу моей памяти заволакивает каким-то мерцаньем в том месте, где реют ее рукиМало ли народу ропщет на собственный жребий, уныло томясь в цепях?лежа рядом двумя поверженными памятниками самим себе, мы убегали от нестерпимого настоящего в единственно возможное время — в прошедшее
Прошлое бьется во мне, как второе сердце.
чайный пакетик - гнусное изобретение,моему, возможно, чересчур брезгливому глазу он напоминает некий предмет,по рассеянности оставленный несмытым в сортире.
Ведь жить, по-настоящему жить, считается, это значит бороться, действовать и дерзать, тупой башкой пробивать стену мира, нечто в таком разрезе, ну а я, озираясь назад, вижу, что все мои силы ушли, в основном, на нехитрые поиски крова, удобства, да, и, прошу прощенья, уюта... Я-то воображал себя пиратом, который всех соперников встречает с абордажной саблей в зубах, и вот — вынужден признать, это был типичный самообман. Крова, охраны, опеки, покоя — вот чего, оказывается, жаждала душа, — свернуться калачиком в утробном тепле, сжаться, укрыться от холодного взора небес и вредоносных земных испарений.
В наши дни, когда только низшие слои да то, что осталось от «благородных», считают нужным жениться, у всех же прочих принято заводить партнеров, как будто жизнь — это танец или деловой проект, даже трудно, наверно, себе представить, какой головокружительный прыжок это был — подписать себе брачный приговор.
С женщинами всегда так, я заметил, — не спорь, выжди, и будет по-твоему.
Вот, воображаю — кулак, из ниоткуда, с размаху, мне заезжает по морде, даже чувствую стук, слышу, как трещит переносица, и почему-то мне легче. После похорон, когда все вернулись в дом — ужасно, ужасно, немыслимо, — я так сжал рюмку, что она треснула у меня в кулаке. Удовлетворенный, я смотрел, как течет моя кровь, будто это кровь заклятого врага и я его от души полоснул.
Как же много тогда значили песни, все эти томления-расставания-встречи, которые, обознавшись, мы принимали за любовь.
Ах, мама, мама, как же плохо я тебя понимал, считая, что ты ничего не понимаешь.
Моя жена снова вышла замуж. Она вышла за разведенного мужчину, у которого были собственные дети. У них родился общий ребенок, и они стали одной из тех современных семей, где всё непросто и все зовут друг друга по имени.
Часы замерли, а время - нет.
Когда кто-то знает о нас худшее, худшее и самое обидное, но не высказывается, а напротив, сдерживается и продолжает улыбаться и шутить – как это называется? Мы называем это привязанностью.
Слезы, слизь, сопли – менее романтичная сторона печали, изнанка. Подобно изнанке секса.
Становитесь главным, Пол. Живите как герой. Вот чему учит нас классика. Будьте главным героем. А иначе для чего жить? Давайте же, сделайте что-нибудь. Сделайте что угодно. Удивите меня. Вам не приходило в голову, что если ваша жизнь становится с каждым днем все более скучной, монотонной и ограниченной, так это из-за того, что вы почти не выходите из этой проклятой квартиры? Представьте: где-то в джунглях в штате Махараштра в этот самый момент тигр открывает свои янтарные глаза и совершенно о вас не думает! Ему ровным счетом наплевать на вас и на любого другого обитателя Конистон-Террас. Когда вы последний раз совершали прогулку под звездным небом? Я знаю, вы потеряли ногу и вам трудно передвигаться. Но в определенном возрасте все мы теряем ногу, более или менее. Ваша утраченная нога всего лишь знак, символ или симптом – я никогда не помню, что именно, – того, что стареешь, становишься старым и неинтересным. Так какой смысл жаловаться?
Если бы существовал какой-то способ покончить с собой с помощью чисто мыслительного акта, он бы немедленно это сделал, без какой-либо суеты.
Милый человек, к которому приятно примоститься в холодный вечер; мужчина-друг, с которым чуть ли не по рассеянности ложатся в постель, а позже не знают, было ли это на самом деле.
на любовь не обязательно отвечать взаимностью до тех пор, пока её достаточно в комнате.
Он склонен больше доверять картинкам, нежели словам. Не потому, что фотографии не могут лгать, а потому, что они, как только покидают «темную комнату», где проявляются, становятся зафиксированными и неизменными. В то время как истории, например история об иголке, путешествующей по венам, или история о том, как он и Уэйн Блайт столкнулись на Мэгилл-роуд, кажется, все время меняют форму.
Все в мире было когда-то новым. Даже я был новым. В час, когда я родился, я был самым новым из всего, что имелось на Земле. Потом за меня принялось время. Так же, как оно примется за тебя. Время тебя съест, Драго. В один прекрасный день ты будешь сидеть в своем прелестном новом доме со своей прелестной новой женой, и твой сын повернется к вам двоим и скажет: «Почему вы такие старомодные?»
Я исполнен решимости не доставлять никаких хлопот.
- Никто не умирает от ампутированной ноги. - Да, но люди умирают от безразличия к будущему.
Если его любовь к Марияне действительно чиста, почему же она дожидалась того момента, чтобы вспыхнуть в его сердце, когда та продемонстрировала ему свои ноги? Почему любви, даже такой любви, на которую он претендует, нужно увидеть красоту, прежде чем проявиться? Какое отношение имеют стройные ноги к любви или, коли на то пошло, к желанию? Или просто такова природа, о которой не задают вопросов? Как срабатывает любовь среди животных? Среди лисиц? Среди пауков? Существуют ли стройные ножки у леди-паучих и действует ли их притягательная сила на пауков мужского пола?
Почему яркое становится тусклым, а тусклое никогда не становится ярким?
От многообразия – к единообразию, но никогда – обратно. От веселого цыпленка – к старой курице, которая лежит в пыли, дохлая.
Правду не говорят в гневе. Правду говорят – если вообще ее говорят – с любовью.