лекарь – работа очень рисковая. Так вот не вылечишь кого надо, или наоборот – вылечишь, кого не надо, и можешь оказаться на костре.
позадиосталась неловко протянутая рука лекаря – кажется, он пытался схватить меня за руку, но промахнулся. И хорошо. Потому что руки у него были жирные.
Контрабандист был весьма и весьма доволен собой. Как кот, сожравший крынку сметаны и успешно избежавший встречи с тряпкой.
– А зачем к нам залетела эта бабочка?– И какого цвета у нее крылышки?– Господа, извольте уйти с дороги. Меня ждет господин Лоури, – холодно произношу я.– Крошка, зачем тебе Лоури? – очаровательно улыбается «красавчик».– Мы же лучше, – подхватывает «медвежонок».Я насмешливо улыбнулась, вскинула голову.– Господа, я лекарь. А потому вы меня интересуете только, как пациенты. Больные есть?– Я болен, – «красавчик» демонстративным жестом схватился за ширинку. – Молю, не дайте мне погибнуть в страшных мучениях!Я кожей чувствовала направленные на нас взгляды.М-да, если я сейчас не поставлю нахалов на место, потом мне прохода не дадут…– Какой ужас! – схватилась я за голову. – Так что же вы! Немедленно показывайте свою рану! Сейчас же!Такого поворота троица не ожидала. Я сделала шаг вперед и недвусмысленно протянула руку к завязкам штанов.– Сейчас же показывайте, что болит! Лекарства у меня с собой! Ну же!– Может, устроимся где-то… поудобнее? – попробовал мурлыкнуть красавчик, но я уже перла вперед, словно боевой рыцарский конь.– Нет-нет! Промедление смерти подобно! Сейчас же! Немедленно предъявите источник своих страданий, а лекарство я уже приготовила.И в моей руке выразительно качнулась ловко извлеченная из саквояжа клизма[6].Большая!Все гвардейцы, которые оказались рядом, грохнули смехом.Красавчик побагровел.– Ну что же вы, – я неумолимо гнала несчастного по двору. – Не бойтесь, это совсем не больно, все говорят, что у меня легкая рука.Гвардейцы хохотали, подавая ценные советы. Красавчик имел бледный вид, уже не сомневаясь, что любые его доблести будут безжалостно обнажены и высмеяны…Я развлекалась от души. Не сомневаюсь, окажись я один на один с этой троицей – и судьба моя была бы печальна. Но здесь, на людях, они оказались бессильны.Шипеть – шипи, а тронуть не моги! Вот!
Судьба - та еще плутовка, не так проста, не так легка.
Нельзя людям уповать только лишь на богов. Человек сам творит свою судьбину, а птица-баюница поет только о малой части того, что суждено.
Несчастливые меняют свет, княжич. Только они желают многого и не жалеют сил.
Легко быть влюбленным в родную сторонку, когда светит солнце да сыт желудок. Легко злиться на нее, когда стрекочут морозы да пуст карман. Но не каждый на свете сумеет любить некрасивое, защищать сирое и верить в безнадежное.
... любой путь из шагов складывается: и за водой до колодца, и на торжище, и за Иномеровым колесом.
Монеты - дело наживное, а разруха - баба настойчивая, пока не прогонишь - сама никуда не денется.
- Не забыть то, что я чуть было не сотворил.
- Верно, и это лучшее, что может произойти с не случившейся бедой - память о ней будет отныне оберегать тебя.
власть и милосердие плохо сочетаются.
Только глупцы и трусы говорят о том, что хотят сделать. Глупцы от бестолкового благородства. Трусы в надежде, что бить не придется.
Это словно танцы с кинжалами: приближение – и укол, приближение – и порез… кто первый упадет, истекая кровью?
– Я пришлю тебе новое платье, раяна.
Поднялся, поднимая с пола свою одежду.
Новое платье? Пришли мне новое сердце, аид. Старое ты искромсал в клочья.
«Ты ведь не умеешь наполовину, не умеешь вполсилы. И тебе будет в тысячи раз больнее, чем мне! Любить – больно, правда, аид? Во сто крат больнее твоего ножа… Ты будешь мучиться от этой любви, пока не подохнешь, слышишь! Потому что та, о ком ты думаешь, никогда не будет твоей!»
«Он видел ее разной. Но смеющейся? Вот такой — никогда. И он любовался ею — такой. Смотрел, не в силах даже отвести взгляд. Хмурился от того, что она стояла босая на холодном камне. Мрачнел от того, что его это настолько беспокоит. И чувствовал себя счастливым, понимая, что смог заставить ее смеяться»
«Перенеси меня туда, где я буду счастлива, — прошептала Оникс, надевая кольцо на палец.
И всхлипнула. Ничего не произошло. То ли не было на этой земле места, позволившего бы раяне стать счастливой, то ли это место было здесь. Здесь, в этом дворце, рядом со зверем, что метался где-то в коридорах, воя от боли и ярости.»
«Странно, но она даже не винила аида. Ей было больно. За его боль, за несбывшееся счастье. А вот ненависти не было. Оникс разучилась его ненавидеть, когда научилась его любить.»
«И все же… он ждал другой встречи. Другого взгляда, других слов. Нет, не ждал – надеялся. Ожидание основывается на реальных событиях, ожидание – порождение разума и логики. Он надеялся. Надежда эфемерна, и ей для существования не нужно ничего… лишь желание души.»
«Нет, женщины не меняют мужчин. Они просто показывают им что-то неизведанное, заменяют инстинкты чувствами, они пробуждают в простом и понятном — сложное и тайное, притягательное и запретное. Заставляют хотеть чего-то иного. Того, чего нельзя получить без них. Без нежного женского тела, без добровольной улыбки, без нежности. Они смеются над черно-белым мужским миром и выливают в него целые ведра красок, слишком ярких, слишком разных. И, показав все это многоцветие, говорят: сможешь теперь вернуться в свой серый мир и снова верить, что можно жить лишь в черно-белой палитре?
Сможешь? Живи.»
Морда лица была у ведьмака до того честная, что понятно становилось без всяких объяснений: рано утром он собирался сбежать, но вспомнил про череп, который требовалось зарядить, про поселившегося в доме демона и....
Будущее обещает быть темным, но от этого не менее радужным!
Не загоняй ведьму в угол, иначе тебе же из того угла проклятием прилетит.
Захотелось его сглазить, проклясть и просто убить – и я затрудняюсь так сразу понять, чего больше. Сдается мне, отомстить будет ох как непросто!