Цитаты

«Человека цель»: найти из материи щель.
Расшифруем вскоре эйцехоре!
Ответ такой! Губит совесть покой.
Дисциплина, воля, знание и нет звёзд влияния.
Неуправляем у большинства микрокосм естества.
Карне внимание — управляет действием и сознанием.
Образуй, милый, волей космосилы.
Суждения поделом без знания являются злом.
Не рад третьей степени брат.
Наставничество не кокетство, а средство.
Опыт? Он капюшон.
Башлык (капюшон) от сглаза он, чтоб никто не проник.
Куды равнял и солью посыпал.
Сильнейшее оружие, братцы, отсутствие реакции.
Хаос вам хам.
Несомненно 7 /гептоген/ число совершенное.
Из вестей: человек внутренний из четырёх частей.
6 принципов в принце и нищем ищем.
Скелета остов человека был 12 футов ростом.
У моей милки третий глаз на затылке.
Карны винности по закону этической причинности?
В гармонии отчизна от альтруизма.
Справедлив он, возмездия закон.
Имя нам из логограмм.
240 число унесло или принесло.
240 число, что принесло?
Сознание возле , во зле.
Злая пресса двигатель прогресса?
Ошибаясь — не каюсь, в лишениях крепну, в борьбе закаляюсь. Сединой убелён, свободным повиновением усилен.
Нет худшего пресса, чем от прогресса.
Пропаганда была лукавее зла.
Туманным миражам и мнений противостоит арийский гений.
Решай сама, решение масс от случайного большинства.
Гнет нас пошлость, неустойчивость и переменчивость масс.
Не верят мещане обещаниям. Нет иных мнений? Опасна алчность и перенасыщенность вожделений.
О, как хлеб пах на ежедневных жерновах.
В веке 44. 46. 43 ген человека.
Мнение есть само отражение.
Связь духа с веществом ищи и не пищи.
Горячий ветер подул, огонь — тул!
Женщина — она Луна.
Свобода, братцы, тем, кто умеет сопротивляться.
Все причины у мужчины, их она родит — жена луна.
Изучите мужчины судеб причины.
Приверженцев больше у тех людей, у коих множество статических идей.
Наша мера — личная атмосфера.
Женщина-гуру, пентаграммой определяет фигуру.
Четвёртый стресс ночью или в очередь.
Пиши, Аня: вера — повод желания.
Прощать? Конечно! Бесконечно.
Трубя, сдержи себя.
Кто страну спасает, кон не нарушает.
На Вы не выкать, а тыкать.
Аутодафе познание: от злости возгорание.
Популярность и у мумии отсутствие благоразумия.
Вове: несправедливость — крик крови.
В случае любом , возмутившись — станешь рабом.
Нас , братки , завладевают через недостатки.
Взгляни, что в тени.
В лицо вглядись: увидишь и буквы и мысль.
Боли не знали от морали.
Те правы, у кого нравы.
Вникните с приличием истинно к обычаям.
Природу, сказано, насилуют не безнаказанно.
Зла преображение? Спокойное окружение.
Не реагируя, неспешно воспринимай внешнее.
Сострадательными стали людьми из стали.
Придёт, как встарь, этики сталь.
Реальность? только индивидуальность.
Картина прошлого ясна в момент перехода от сна.
С чего начать? На числах основана печать.
Вокруг знания вьются — достойным передаются.
Бог жен прощает, регулами очищает.
Муж прощается, творчеством очищается.
Восьмёрка, смотри: точка смерти внутри.
Проверьте: двойка-раздвоенность, к смерти.
7, 9, 12 — тождественность чисел божественных.
Человек не вянет: ему кнут — единица и ноль — пряник.
Явственно, интеллект превышает нравственность.
Общинный стог — выживания залог.
Иностранец? Пенсионер, например.
Тот старик, кто к новому не привык.
Наш внук — потенциатор многих наук.
Чтобы везло — берись за дело весело.
Не дрожи, глаза на понимание покажи.
Приход властелина, коль образуется дружина.
Номенклатуру в руку, коль кровавая порука.
И в орде конфликт сил и разума в борьбе.
По закону чиновник, вне закона виновник.
Вера являет, разум направляет.
Верь: счастье — награда и жизни цель.
Зло себя рождает и побеждает.
Не подавая виду, выслушивай обиду,
Радуется тесть тому, что есть.
Обиды не мучат — неудачников учат.
Как вы о себе сейчас все думают о вас.
Введи урок любви.
Внимание: воздействие на час по характеру, мыслям и желаниям.
Раз в сто нам возврат, коль разврат.
Жизни рана, коль не понимаем плана.
Не вырваться из лап, коль схватил кацап.
Злой дух? То программа уничтожения, друг.
Человек и современный, спаситель вселенной!
Во всем причина — солнечная энергия мужчины.
Ода законам рода.
Правосудие — мафии письмоблудие.

Трест, который лопнул

О. Генри

Один из самых известных юмористов в мировой литературе, О. Генри создал уникальную панораму американской жизни на рубеже XIX–XX веков, в гротескных ситуациях передал контрасты и парадоксы своей эпохи, открывшей простор для людей с деловой хваткой, которых игра случая то возносит на вершину успеха, то низвергает на самое дно жизни. «– Трест есть свое самое слабое место, – сказал Джефф Питерс. – Это напоминает мне, – сказал я, – бессмысленное изречение вроде «Почему существует полисмен?». ...

В жизни бывают два случая, которые неизвестно чем кончаются: когда мужчина выпьет в первый раз и когда женщина выпьет в последний.

Трест, который лопнул

О. Генри

Один из самых известных юмористов в мировой литературе, О. Генри создал уникальную панораму американской жизни на рубеже XIX–XX веков, в гротескных ситуациях передал контрасты и парадоксы своей эпохи, открывшей простор для людей с деловой хваткой, которых игра случая то возносит на вершину успеха, то низвергает на самое дно жизни. «– Трест есть свое самое слабое место, – сказал Джефф Питерс. – Это напоминает мне, – сказал я, – бессмысленное изречение вроде «Почему существует полисмен?». ...

«Равнодушие к памяти погибших – результат общего озверения нации. Политические аресты многих лет, лагеря, коллективизация, голод уничтожили не только миллионы людей, но и убили веру в добро, справедливость и милосердие. Жестокость к своему народу на войне, миллионные жертвы, с лёгкостью принесённые на полях сражений, - явления того же порядка. <…> Война, которая велась методами концлагерей и коллективизации, не способствовала развитию человечности. Солдатские жизни ни во что не ставились. <…> Главное – воскресить у людей память и уважение к погибшим. Эта задача связана не только с войной, а с гораздо более важными проблемами – возрождением нравственности, морали, борьбой с жестокостью и чёрствостью, подлостью и бездушием, затопившими и захватившими нас. <…> Ведь затаптывание костей не полях сражения – это то же, что и лагеря, коллективизация, дедовщина в современной армии. <…> Никакие памятники и мемориалы не способны передать грандиозность военных потерь, по-настоящему увековечить мириады бессмысленных жертв. Лучшая память им – правда о войне, правдивый рассказ о происходившем, раскрытие архивов».

Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат. Я видел это в Погостье, а это, как оказалось, было везде.

Вспоминаю еще один эпизод времен войны. Одному генералу, командовавшему корпусом на ленинградском фронте, сказали: «Генерал, нельзя атаковать эту высоту, мы лишь потеряем множество людей и не добьемся успеха». Он отвечал: «Подумаешь, люди! Люди — это пыль, вперед!» Этот генерал прожил долгую жизнь и умер в своей постели. Вспоминается судьба другого офицера, полковника, воевавшего рядом с ним. Полковник командовал танковой бригадой и славился тем, что сам шел в атаку впереди всех. Однажды в бою под станцией Волосово связь с ним была потеряна. Его танк искали много часов и наконец нашли — рыжий, обгоревший. Когда с трудом открыли верхний люк, в нос ударил густой запах жареного мяса.Не символична ли судьба двух этих полководцев? Не олицетворяют ли они извечную борьбу добра и зла, совести и бессовестности, человеколюбия и бесчеловечности? В конце концов добро победило, война закончилась, но какой ценой? Время уравняло двух этих полководцев: в Санкт-Петербурге есть улица генерала и рядом с ней — улица полковника-танкиста.

«Почему же шли на смерть, хотя ясно понимали ее неизбежность? Почему же шли, хотя и не хотели? Шли, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом, и все же шли! Раздумывать и обосновывать свои поступки тогда не приходилось. Было не до того. Просто вставали и шли, потому что НАДО!
Вежливо выслушивали напутствие политруков — малограмотное переложение дубовых и пустых газетных передовиц — и шли. Вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Так, видимо, ходили умирать и предки наши на Куликовом поле либо под Бородином. Вряд ли размышляли они об исторических перспективах и величии нашего народа... Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали «За Родину! За Сталина!», как пишут в романах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки. До Сталина ли было, когда смерть рядом. Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? У меня на этот счет нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счет. Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные.
Остались у власти и сохранили силы другие — те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь...»

Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать, эта селекция русского народа - бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных.

«Поразительная разница существует между передовой, где льется кровь, где страдание, где смерть, где не поднять головы под пулями и осколками, где голод и страх, непосильная работа, жара летом, мороз зимой, где и жить-то невозможно, — и тылами. Здесь, в тылу, другой мир. Здесь находится начальство, здесь штабы, стоят тяжелые орудия, расположены склады, медсанбаты. Изредка сюда долетают снаряды или сбросит бомбу самолет. Убитые и раненые тут редкость. Не война, а курорт! Те, кто на передовой — не жильцы. Они обречены. Спасение им — лишь ранение. Те, кто в тылу, останутся живы, если их не переведут вперед, когда иссякнут ряды наступающих. Они останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами и будут рассказывать, как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют!
Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо, как прекрасно! Какие мы герои! И то, что война — ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку. А начальство, которое тоже в значительной мере останется в живых, погрязнет в склоках: кто воевал хорошо, кто плохо, а вот если бы меня послушали!»

Мемуары, мемуары... Кто их пишет? Какие мемуары могут быть у тех, кто воевал на самом деле? У летчиков, танкистов и прежде всего у пехотинцев? Ранение — смерть, ранение — смерть, ранение — смерть и все! Иного не было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе*. Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сраженные нашим метким огнем. Симонов, «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с пехотой, разок — с разведчиками, поглядел на артподготовку — и вот уже он «все увидел» и «все испытал»! (Другие, правда, и этого не видели.) Писал с апломбом, и все это — прикрашенное вранье. А шолоховское «Они сражались за Родину» — просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится.Мемуары, мемуары... Лучшие мемуары я слышал зимой 1944 года в госпитале под Варшавой. Из операционной принесли в палату раненого Витьку Васильева, известного дебошира, пьяницу, развратника, воевавшего около начальства и в основном занимавшегося грабежом или сомнительными махинациями с мирным населением. За свои художества Витька Васильев угодил, наконец, в штрафную роту, участвовал в настоящем бою, «искупил вину кровью». Вот стенограмма его мемуаров: «Пригнали нас на передовую, высунул я башку из траншеи, тут меня и е..уло». Мемуары прерывались скабрезными частушками и затейливой пьяной руганью в адрес сестры, делавшей Витьке инъекцию противостолбнячной сыворотки.
* Оказывается, рациональные немцы и тут все учли. Их ветераны четко различаются по степени участия в боях. В документах значатся разные категории фронта: I — первая траншея и нейтральная полоса. Этих чтят (в войну был специальный знак за участие в атаках и рукопашных, за подбитые танки и т. д.). II — артпозиции, штабы рот и батальонов. III — прочие фронтовые тылы. На эту категорию смотрят свысока.

Вместо того, чтобы честно разобраться в причинах недостатков, чему-то научиться, чтобы не повторять случившегося впредь, всё замазали и залакировали. Уроки данные войной таким образом прошли впустую. Начнись новая война, а не пойдёт ли всё по старому?

Нет и не было войн справедливых, все они, как бы их не оправдывали, - античеловечны. Солдаты же всегда были навозом. Особенно в нашей великой державе и особенно при социализме.

Война - самое большое свинство, которое когда-либо изобрел род человеческий.

«Те, кто в тылу <…> останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организации ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами, и будут рассказывать как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют! Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой мало что знают, в романтическом ореоле. <…> И то, что война – ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдёт на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку».

В конце концов, мы перебили немцев, но своих, при этом, увы, умудрились перебить в несколько раз больше. Такова наша великая победа!

Война - самое грязное и отвратительное явление человеческой деятельности, поднимающее все неизменное из глубины нашего подсознания. На войне за убийство человека мы получаем награду, а не наказание. мы можем и должны безнаказанно разрушать ценности, создаваемые человечеством столетиями, жечь, резать, взрывать. Война превращает человека в злобное животное и убивает, убивает....

Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании — в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них — тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших «успехов»!

«Шум, грохот, скрежет, вой, бабаханье, уханье — адский концерт. А по дороге, в серой мгле рассвета, бредет на передовую пехота. Ряд за рядом, полк за полком. Безликие, увешанные оружием, укрытые горбатыми плащ-палатками фигуры. Медленно, но неотвратимо шагали они вперед, к собственной гибели. Поколение, уходящее в вечность. В этой картине было столько обобщающего смысла, столько апокалиптического ужаса, что мы остро ощутили непрочность бытия, безжалостную поступь истории. Мы почувствовали себя жалкими мотыльками, которым суждено сгореть без следа в адском огне войны.»

Великий Сталин, не обремененный ни совестью, ни моралью, ни религиозными мотивами, создал столь же великую партию, развратившую всю страну и подавившую инакомыслие. Отсюда и наше отношение к людям.

Один из наиболее известных писак Константин Симонов, по простоте душевной рассказал однажды в своей статье, что даже маршал Жуков, суровый и безжалостный человек, на чьей совести кладбища, которыми можно не раз опоясать шар земной, не позволял Симонову писать о себе и с трудом выносил его общество.

«Многие убедились на войне, что жизнь человеческая ничего не стоит и стали вести себя, руководствуясь принципом «лови момент» - хватай жирный кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога как можно больше. Иными словами, война легко подавляла в человеке извечные принципы добра, морали, справедливости. Для меня Погостье было переломным пунктом жизни. Там я был убит и раздавлен. Там я обрёл абсолютную уверенность в неизбежности собственной гибели. Но там произошло моё возрождение в новом качестве. <…> Когда выдавался свободный час, я закрывал глаза в тёмной землянке и вспоминал дом, солнечное лето, цветы, Эрмитаж, знакомые книги, знакомые мелодии, и это был как маленький, едва тлеющий, но согревавший меня огонёк надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти. <…> После Погостья я обрёл инстинктивную способность держаться подальше от подлостей <…> а, главное, от активного участия в жизни, от командных постов, от необходимости принимать жизненные решения – для себя и в особенности за других».

- Что за странный народ? Мы наложили под Синявино вал из трупов
высотою около двух метров, а они все лезут и лезут под пули, карабкаясь
через мертвецов, а мы все бьем и бьем, а они все лезут и лезут... А какие
грязные были пленные! Сопливые мальчишки плачут, а хлеб у них в мешках
отвратительный, есть невозможно! (слова немецкого офицера)

Люди, которые на войне действительно воевали, обязательно должны были либо погибнуть, либо оказаться в госпитале. Не верьте тому, кто говорит, что прошел всю войну и ни разу не был ранен. Значит, либо ошивался в тылу, либо торчал при штабе.

окучивают жалкие наделы среди болот. Выращивают при этом вовсе не хлеб, а какую-то дурную траву, родственником которой, я так понимаю, является широко известная даже в кругах, бесконечно далеких от ботаники, индийская конопля. Только родственник наш бедный, по сути никчемный. Здешнюю дурь уважают, в сравнении с банальной марихуаной она будто редчайшее коллекционное вино на фоне трехкопеечного портвейна, выжатого из гнилых яблочных огрызков. Для кайфа ее надо немного, и кайф этот дикий, привыкание стойкое и быстрое.

– До меня доносились слухи, что в свое время жизнь твоя не отличалась честностью.
– Враги злостно клевещут! Честное слово, я всегда был образцом честности. Ну… иногда лучшим образцом, иногда не очень… всякое случается в жизни.
– Я так полагаю, что в моменты, когда с честностью было не очень, тебе доводилось якшаться с не самыми законопослушными людьми и сидеть в темницах?
– Да в темнице и был-то всего пару раз, грех такую ерунду вспоминать. Ну а что до людей, так я всегда пообщаться рад, с любыми. Некрасиво получается, когда отказываешься пару слов сказать.

Два года. Вот уже почти два года я только тем и занимаюсь, что по всему свету разыскиваю любую информацию о стражах, давно или недавно умерших (как правило, не своей смертью), пропавших или вроде бы как здравствующих. И в поисках этих без раздумий кидаюсь в самые рискованные и безумные авантюры, лишь бы узнать еще что-нибудь.
Хоть что-то, хоть крошку, хоть крошку от крошки.