Свирепое поистине и неукротимое, мы, смиренные иноки, переплываем море, исполненное многих ветров и скал, водоворотов, разбойников, смерчей и мелей, чудовищ и свирепых волн. Скала в душе есть свирепая и внезапная вспыльчивость. Водоворот безнадежие, которое объемлет ум и влечет его во глубину отчаяния. Мели суть неведение, содержащее зло под видом добра. Чудовища же суть страсти сего грубого и свирепого тела. Разбойники — лютейшие слуги тщеславия, которые похищают наш груз и труды добродетелей. Волна есть надменное и напыщенное сытостию чрево, которое стремлением своим предает нас оным зверям; а смерч есть сверженная с небес гордость, которая возносит нас (до небес) и низводит до бездн.
"Этот мальчик ваш друг,а не враг!"
-Сестра?-прогрохотал он. -Я не твоя сестра!-злобно ответила Алиса,покачав головой.
-Наверно, многие были слишком напуганы и сосвсем меня не слушали,-вздохнула Адриана.-А может они хотели умереть в бочке...
-Найди зеркало,девочка, и вызови Грималкин,-сказал он.-Выбора нет: мы попытаемся связать дьявола.
Уроки,которые мы извлекаем из истории ,очень важны -они предостерегают нас от повторения ошибок в будущем.
Он вдруг открыл для себя простую истину: самое большое богатство человека заключено в его способности отдавать. Человек тем и отличается от зверя, что умеет не только брать. И чем щедрее он отдает, тем больше становится человеком.
Бумажку отрезать можно. Но как ты отрежешь родину?
— Солдат, который заранее помышляет о бегстве, не имеет права на жизнь.
Знаете, если ошибается сапер, расплачивается жизнью он сам.
- Надо всегда верить в лучшее. Верить и ждать.
перед тобой вся жизнь — целый день.
— …Проживи ее как следует. Вспомни, что упустил вчера и постарайся наверстать сегодня.
Человеку для полного счастья требуется немного: любовь, Родина и свобода.
узнать бы, что в прикупе лежит.
говорят, хорошие всходы бывают там, где зерно бросают в подготовленную почту
Он рассуждал так: если ты не хищник, значит, ты жертва.
Одинаковые дорожные знаки, одинаковые надписи. Натчез, Натчез, Натчез. Торговая палата, АЛЕКСАНДРИЯ – ВСЕ ТАК, КАК НАДО! “Нет, не как надо, – с горечью думал Дэнни, – все, черт подери, как не надо”.
И как только миру удавалось жить дальше? Люди сажали сады, играли в карты, ходили в воскресную школу, отсылали коробки со старой одеждой в китайские миссионерские организации, а сами всё это время торопились к рухнувшему мосту, к пропасти.
Всем, кому попадались на глаза замотанные в простыни апостолы Гарриет, делалось не по себе. Ида Рью, бывало, поднимала глаза от кухонной мойки и аж вздрагивала – до того странно выглядела эта мрачно шагавшая по двору маленькая процессия. Она не видела, как Хили пересчитывает на ходу арахисовые орешки, не замечала торчащих из-под его облачения зеленых кед, не слышала, как остальные апостолы вполголоса возмущаются, что им не дают защищать Иисуса игрушечными пистолетами.
Как странно устроен мир: люди сажают сады, играют в карты, ходят по воскресеньям в церковь, отправляют посылки с одеждой в Китай — и для чего? Только чтобы потом упасть в ту же самую черную пропасть?
Это её обеспокоило — действительно, человек, не видящий смысла жизни, мог легко погибнуть от депрессии...
«Пойду жить в библиотеку». Такая перспектива ее подбодрила, она представила себя при свете свечей, сидящей за столом перед огромными раскрытыми фолиантами...
– У тебя мама померла?
Гарриет помотала головой. В зеркале шофер вскинул бровь.
– Мама, говорю, померла?
– Нет.
– Ну и все, – он щелкнул зажигалкой, – тогда нечего и реветь. Он закурил, захлопнул зажигалку и выдохнул в окно длинную струйку дыма.
– Только тогда и узнаешь, – сказал он, – как оно, когда по-настоящему тоскливо.
Харриет с неприязнью вспомнила об окружающих ее взрослых. Их всех, так или иначе, жизнь забила настолько, что они не желали сопротивляться ее свирепым атакам. «Это Жизнь!» — говорили они. «Это Жизнь, Харриет, вырастешь, сама поймешь, что это так».Так вот, она не собиралась ждать, пока вырастет и эта самая Жизнь закует ее в оковы с ног до головы. Она будет действовать сейчас, пока ее чувства не остыли, пока выдерживают нервы и пока у нее есть опора — ее собственное гигантское одиночество.