Как могут люди творить такое? Природа жестока, но на такое зверство способен лишь человек. Не важно, в какого бога мы верим, к какой расе принадлежим и откуда мы родом; не важно, какой у нас цвет волос и глаз, какая форма носа и размер ноги – все мы всё равно люди. Мы страдаем и радуемся, тоскуем и любим одинаково. У каждого из нас есть свои надежды и мечты, семьи, друзья и любимые. Так почему же одни люди столь чудовищно слепы и топчут других, как вещи, брошенные на дороге?
«если дать человеку рыбу, он будет сыт один день, а если дать удочку, он будет сыт всю жизнь».
Проблем я не боялась никогда, а Лизонька, так вообще, говорила мне, что проблемы закаляют, помогают развиваться, стать мудрее и опытнее.
Я думала лишь об одном – сейчас я нахожусь на месте моей Лизоньки, а эта женщина – мой Ангел-Хранитель, на моем. Мне вдруг стало все понятно… Нужно позволить людям заботиться о себе, потому что не всегда у людей есть возможность быть сильными и самостоятельными. Слабость некоторых – любовь. Лизонька очень любит свою семью, забывая о себе. А я сейчас начинаю идти ее дорогой: начинаю любить этих мальчишек, прощаю им все, что они делают. Эта стариковская черта стала мне присуща лишь с Лизой.
– Никогда не сдавайся, Элира, девочка моя! На любое действие всегда отыщется противодействие. Я не учёная и знать не знаю многого, но точно тебе говорю: законы везде одни, хоть на кухне, хоть где. Пересолила – добавь ещё воды. Переперчила – положи сахар или лимонный сок. Если крем слишком жидкий – добавь муку или поставь в холодное место. Всё можно исправить, дорогая, вообще всё!
— Разве я давал команду вставать? — хрипит Глеб, подтягивая меня обратно на подушки.
— Ты не спишь? — удивляюсь я, подпирая голову ладонью.
— Продолжай то, что ты там делала. — Он кладет мою руку на свою грудь.
— Извините, Глеб Виталич, но вы больше не главный член семьи, — с сожалением говорю я, проводя ладонью по кубикам пресса. Похлопываю его по бедру и снова встаю.
— Не понял? — Глеб приподнимается на локтях, широко раскрывая глаза.
— Злата Глебовна велит идти завтракать, — усмехаюсь я.
— А… Ну… член-то я все еще главный. Но да, приказы вышестоящего начальства даже я не в силах обсуждать. — Он резко садится в кровати, целует меня в живот и бодро поднимается на ноги.
– Еще бы! Если бы меня выбрали главой лис, я бы тоже переживала, елы-палы!
– Нет, Ален. Если бы ты стала лидером рыжих, переживали бы все вокруг.
Медоедка хитро сощурила глаза, а потом хищно ощерилась.
– Ты права, должность не для меня, елы-палы. А вот тебе просто идеально подходит. Ты умеешь надирать задницы.
– И тут ты обошла меня, Ален. В надирании задниц тебе нет равных.
– Черт, ну везде я хороша, елы-палы!
– Я тоже претендую на Ди по древнему праву. Она должна понести ответственность за метку, которую мне поставила.
Яр, который до этого немного стушевался от того, что ляпнул, вдруг чуть отъехал на стуле от стола, снял ботинок, потом носок, а потом шмякнул ногу на стол.
– Я тоже претендую на Ди. И утверждаю, что она это сделала со мной давным-давно!
Что? Кто? Я?
Что он там показывает? Я присмотрелась к его ноге, но ничего не увидела.
– Что там? – спросила у Аленки, нетерпеливо дернув ее за руку.
Я не видела ничего с этого расстояния. Нога как нога.
– Метка на пятке, елы-палы! – Аленка закусила кулак. – Ничего себе Санта-Барбара!
— Извращенец.
— Очкарик.
— Подопытный криворукого татуировщика.
— Любительница бомж стиля.
— Фух, наконец-то вернулся твой сволочизм. А то я уже начала переживать. Даже соскучилась по нему. Наконец-то Кириан Агеластос стал прежним.
— Ты такая глупая.
— А ты грубый, ненормальный, моментами агрессивный, не считающийся с другими людьми, имеющий ужасный характер и извращенные повадки, не знающий, что такое нормы приличия…
— Все?
— Нет. Я просто дыхание переводила, — отрицательно качнула головой. — Ты…
— Молчи, Очкарик. Начинаешь бесить.
— Взаимно, — мгновенно ответила.