Невольно Иван затронул тему, которая была для Ильи очень… непростой. Кто-то сегодня на его рояле девушку… ну, скажем обтекаемо… целовал. А Илью за всю его жизнь целовали три женщины. Мать и две бабушки.
— Музыка — это не пятна Роршаха, не клякса, к которой надо сочинить историю. В музыке уже заложено все. Композитором. Εе надо услышать. С ней можно — и нужно — поговорить.
«Один раз — случайность, два раза — совпадение, три раза — закономерность, десять раз — повторите опыт, занесите данные в таблицу, определите среднее значение и посчитайте погрешность».
Ты опять чужой, ненужный, непонятный. Говоришь — не слышат. Повторяешь — не понимают. Kричишь — уходят.
«Только две вещи бесконечны — Вселенная и человеческая глупость, хотя насчёт Вселенной я не уверен».
Илья вздохнул, долил себе еще чаю. Надо идти заниматься. Интересно, чем можно выбить из головы вид мерно двигающих при каждом шаге невероятно волнующих женских бедер? И этой… которая как бы есть, а слова такого нет.
— О! Нам сегодня везет на странных. Я тоже повстречал вечером одного пианиста. А по виду — скрипач.
— Почему скрипач? — удивилась Таня.
— Да знаешь, из таких, которые всегда ходят со смычком в заднице. Зато тачка у него что надо.
— Как же он в нее садится-то? Со смычком?
Γлавные слова произносят тихо. Самые главные — молча.
Там со схватками привезли. Муж — весь в тату, как папуас, и бледный до белого. А она его за руку хватает и приговаривает: «Ванечка, ты только не волнуйся! Ванечка, ты только Танечку из садика не забудь забрать!» А у самой схватки вовсю. Во женщина какие бывают!
— Боишься, что я с ним разговаривал? Думаешь, купит он меня? Думаешь, денег предлагал?...
— Правильно думал, — хмыкнул Гаврилов, не дождавшись ответа. — Он только рот открыл — так сразу про деньги давай.
— Много обещал?
— Много, — невозмутимо кивнул Гавря. — Я до стольки считать не умею.
— А ты?
— А зачем мне столько денег, до скольки я считать не умею?
— Слышь, ты… — Гаврилов ткнул ботинком в лежащего на полу Разина. — Ты про маму зря. Ты чего, не знаешь, что ли? Маму не трожь, мама — это святое.
— Я люблю тебя.
— А я тебя — очень.
«Каракатица» притихла.
«Каракатица» офигела.
Мусоргского здесь лабали впервые.
Гном. В собственной Левкиной интерпретации. Пожалуй, это единственное место в программе, которое сумело вызвать у него самого какие-то эмоции. Музыканты хорошие, гитарист — из джазовых, ударник — вообще отбитый на всю голову. Зажгли они так, что Модест Матвеевич, наверное, в гробу перевернулся. Чтобы поаплодировать.
- Поверь мне, если два человека живы и любят друг друга — ничего не потеряно. И все можно исправить.
— Как?! — Дина подняла голову с плеча своей наставницы.
— Да очень просто, — улыбнулась Алла Максимовна и погладила ее по щеке. — Любишь его? Скажи ему об этом. Обидела? Попроси прощения.
— И все?
— Дина! — Алла Максимовна даже рассмеялась. — В этом «и все» — самое главное.
- ...От все ж таки спортил тебе Степка биографию, как я вижу.
— При чем тут Степан? — опешил Лев.
— Да уронил он тебя из коляски, году тебе еще не было. И вроде упал не на землю, и высота небольшая. А бошку тебе все ж таки стряс.
Это, оказывается, огромное счастье — что есть вещи, которые не меняются, что бы ни происходило в мире вообще и с тобой лично.
Кроме букета роз на Леве были лишь кеды.
— Ну вот я и получил ответ на свой вопрос про ревность.
— Ничего подобного! — по своей всегдашней бараньей привычке не согласился Степка. — Я не ревнивый! Но в морду, если что, дам без размышлений.
- У тебя первое предупреждение.
- Из трёх?
- Из одного.
Эйнштейн говорил, что бесконечны две вещи — Вселенная и глупость. Левке теперь казалось, что и у цинизма нет границ.
Три?
Подносит запястье к глазам. Уже четвертый час ночи. Надо пройтись, иначе не уснет. Да и любить Москву можно и нужно именно в это время, только ночью. Когда в ней почти не видно людей.
Все дерьмо, кроме мочи, но у некоторых и моча - дерьмо.
— Слушай, ну ты вообще… А где мое кольцо, собственно? И хотя бы букет цветов невесте купил!
— Про кольцо я подумаю, — он берет ее за руку, рассматривает пальцы. — Надо же красивое выбрать. А цветы… Ты ж не невеста, жена уже. Кто женам цветы дарит?
В темноте, в теплом коконе под одеялом они исповедовались, плакали и жалели друг друга. И это исцеляло обоих и притягивало друг к другу еще сильнее.
— Рыжее, тощее и конопатое чучело. Что она в тебе нашла?
Похоже, он не нравится никому из Машиного окружения. И это уже начинает всерьез раздражать.
— Тонкую душевную организацию, — сердито буркнул Бас.