Машинистка — одно из редких обозначений профессии, которое существует только в женском роде, потому что машинист — это нечто совсем иное. Я знал только одного мужского представителя этого ремесла, профессионала высочайшего класса. Это был знаменитый петербургский поэт андеграунда Евгений Вензель, печатавший диссертации всему Пушкинскому Дому.
Интересный разговор о пишущей машинке состоялся у меня с Андреем Георгиевичем Битовым, которого я по делам пушкинодомского альманаха посетил года за полтора до его смерти. Битов рассказал мне, что все свои тексты он сразу печатает на машинке. Я сначала подумал, что неправильно его понял. Уточнил, существуют ли при этом у него рукописные черновики. «Нет, — сказал Андрей Георгиевич, — пишу сразу на машинке». Когда же я поинтересовался, как он правит текст, Битов ответил, что он его не правит: вся предварительная работа производится у него в голове. Мне хотелось спросить, как это возможно, но я промолчал. Получается, есть люди, чьи тексты выходят из головы уже готовыми.
Работая над романом «Лавр», держал в уме одну его проповедь, в которой шла речь о бывшем белом офицере, убившем по трагической случайности во время боя свою жену. Ему отпустили этот грех, но легче не становилось. И тогда владыка Антоний сказал этому человеку: «На исповеди вы просили прощения у Бога, но Бога вы не убивали. А пробовали ли вы просить прощения у своей жены?»Через некоторое время офицер пришел к владыке и сказал: «Я попросил у нее прощения. И мне стало легче». В романе «Лавр» герой ведет бесконечный диалог с возлюбленной, погибшей по его вине. В «Авиаторе» убийца просит прощения у убитого, а в романе «Брисбен» герои продолжают беседовать с умершей приемной дочерью. Работая над этими текстами, я постоянно вспоминал и эту проповедь, и беседы покойного митрополита о болезни и смерти. Он призывал не бояться смерти и не прятать ее в дальний угол нашего сознания. Рассматривать смерть как часть жизни. Со смертью оканчивается время, но не более того.
Я часто думал: отчего булгаковские «Дни Турбиных» хочется бесконечно перечитывать? Отчего исторический деятель, для которого нет ни слова оправдания, побывал, по некоторым сведениям, на этом спектакле пятнадцать раз? Если это действительно так, то речь идет о том единственном случае, когда я его понимаю.Эта пьеса — о счастье. Не о гражданской войне и даже не о бесстрашии и долге — о счастье. Стоит себе посреди бурлящего города Ноев ковчег, и всякий, кто сюда входит, наполняется покоем и радостью. «Дни Турбиных» — гениальная пьеса, потому что гениальность — это когда не можешь объяснить, как сделано. Знакóм тебе в вещи каждый винтик, а отчего она летает — не догадываешься. Ясно лишь одно: территория счастья создается нами — вопреки войнам и переворотам, — по крайней мере, в какой-то степени создается.
Непосредственным поводом нашего приезда стало издание японского перевода моего романа «Лавр». Было бы преувеличением сказать, что я этот перевод изучил. Вместе с тем, в руках я его держал (очень симпатичные иероглифы) и кое-какое представление об особенностях текста составил — на основании впечатлений моих японских коллег. Главной особенностью японского «Лавра» является то, что, в отличие от оригинала, играющего современным и древнерусским языковыми пластами, он располагает только пластом современным. Древнерусского пласта от японского переводчика никто не ждал, а вот древнеяпонский казался желательным.
Да, есть категория того, что обычно определяется как lost in translation. Ладно, пропало бы три слова или, там, хорошая фраза — но здесь, как мне казалось, исчезли элементы несущей конструкции. Я готов был расстроиться. Но один мудрый японский коллега посоветовал мне этого не делать. Он сказал, что как цельное повествование, созданное на японском языке, такой вариант несомненно лучше. Что в историко-культурном контексте Японии все мои стилевые экзерсисы будут поняты не обязательно в правильном русле. И ведь правда: пословицы, например, переводятся не дословно — в языке перевода для них подыскивают тоже пословицы. Другой коллега предположил, что главный герой здесь вообще будет воспринят не в поле русской святости, а, скорее, в буддийском или синтоистском ключе.
Мы живём в эпоху, когда в вопросах веры нет единомыслия: есть верующие атеисты, агностики, и такое положение вещей имеет свои преимущества. Потому что вере для глубокого понимания себя иногда требуется безверие, как живущему на Рублёвке полезно хоть изредка ощущать себя бездомным.
В нашей истории героизм одних неразделимо сплёлся с преступлениями других, и в этом наша проблема. Собственно, в этом проблема любого народа, но у нас контрасты доведены до высшей точки. Как нам с этим быть? Трудный вопрос. По крайней мере, прекратить объяснять убийства сограждан исторической целесообразностью.
В Средневековье время не переоценивалось: в отсутствие идеи прогресса с его течением не связывали особых надежд.
– Что вы всё пишете?– Описываю предметы, ощущения. Людей. Я теперь каждый день пишу, надеясь спасти их от забвения.– Мир Божий слишком велик, чтобы рассчитывать здесь на успех.– Знаете, если каждый опишет свою, пусть небольшую, частицу этого мира… Хотя почему, собственно, небольшую? Всегда ведь найдется тот, чей обзор достаточно широк.– Например?– Например, авиатор.
распыляли на волосы лак из железной банки. В мое время это называли пульверизатором, а сейчас – спреем. Спрей, конечно, короче. В английском много таких словечек – маленьких, звонких, как шарик для пинг-понга, – удобных, в общем, и экономных. Только вот раньше на речи не экономили.
Не бойся смерти, потому что смерть - это не только горечь расставания. Это и радость освобождения.
Ангелы не устают, ответил Ангел, потому что они не экономят сил. Если ты не будешь думать о конечности своих сил, ты тоже не будешь уставать. Знай, Арсение, что по воде способен идти лишь тот, кто не боится утонуть.
"...Какого знака ты хочешь и какого знания, спросил старец, стоявший у Гроба Господня. Разве ты не знаешь, что всякий путь таит в себе опасность? Всякий – и если ты этого не осознаешь, так зачем же и двигаться? Вот ты говоришь, что тебе мало веры, ты хочешь еще и знания. Но знание не предполагает духовного усилия, знание очевидно. Усилие предполагает вера. Знание – покой, а вера – движение.
Но разве не к гармонии покоя стремились праведники, спросил Арсений.
Они шли через веру, ответил старец. И вера их была столь сильной, что превращалась в знание.
Я лишь хочу узнать общее направление пути, сказал Арсений. В том, что касается меня и Устины.
А разве Христос не общее направление, спросил старец. Какого же направления ты еще ищешь? Да и что ты понимаешь под путем – не те ли пространства, которые оставил за спиной? Со своими вопросами ты дошел до Иерусалима, хотя мог бы задавать их, скажем, и из Кириллова монастыря. Я не говорю, что странствия бесполезны: в них есть свой смысл. Не уподобляйся лишь любимому тобой Александру, имевшему путь, но не имевшему цели. И не увлекайся горизонтальным движением паче меры.
А чем увлекаться, спросил Арсений.
Движением вертикальным, ответил старец и показал вверх."
То, что человеку дается по силе его, и есть наилучшее.
Что такое смерть, спросил Арсений.
Смерть - это когда не двигаются и молчат.
Вот так? Арсений растянулся на мхе и не мигая смотрел на Христофора.***
Почему он ушёл умирать? Почему не умер среди нас, его любивших?
Шершавым прикосновением Христофор вытер слёзы Арсения. Поцеловал в лоб.
Так он предупреждает нас, что в последнюю минуту каждый остаётся наедине с Богом.***
Сначала я буду говорить о смерти, сказал старец, а потом, если получится, о жизни.***
Твою дивизию, в сердцах воскликнул юродивый Фома. Так ведь русский человек - он не только благочестив. Докладываю вам на всякий случай, что ещё он бессмыслен и беспощаден, и всякое дело может у него запросто обернуться смертным грехом.***
При Иоанновом монастыре жил юродивый Арсений, называвший себя Устином, сказала Александра. У кладбищенской стены.
Сейчас там нет стены.
Нет даже кладбища. Александра подлила Строеву чая. Кладбище стало Комсомольской площадью.
А как же покойники, спросил мальчик. Что ли они стали комсомольцами?
Строев наклонился к самому уху ребёнка:
Это выяснится в ходе раскопок.***
Но любовь (Строев взмахнул руками) - это такое всепоглощающее чувство, от которого, как я понимаю, просто судорогой сводит. Колбасит практически. А я такого не чувствую. Мне её не хватает - да. Мне хочется быть рядом - да. Слушать её голос - да. Но не безумствовать.
Ты говоришь о страсти, которая действительно род безумия. А я говорю о любви осмысленной и, если угодно, предопределённой. Потому что когда тебе кого-то не хватает, речь идёт о недостающей части тебя самого. И ты ищешь воссоединения с этой частью.***
Всё же русские не так мрачны, как тебе кажется, сказал Арсений Амброджо. Иногда они пребывают и в хорошем настроении. Например, после ухода орды.***
Жизнь состоит из расставаний, сказал Арсений. Но помня об этом, полнее радуешься общению.***
Знаешь, друже, всякая встреча больше ведь, чем расставание. До встречи - пустота, ничто, а после расставания пустоты уже не бывает.***
Так когда же, спрашивается, конец света, закричала толпа. Нам это важно, простите за прямоту, и в отношении планирования работы, и в смысле спасения души.
Встретившись однажды, полностью расстаться невозможно. Человек остаётся в памяти как её, памяти, часть. Эту часть создал он, и она живёт и иногда входит в соприкосновение со своим создателем. Иначе отчего же мы чувствуем дорогих людей на расстоянии?
В сущности, отвечает сама же настоятельница, одно другому не противоречит, ибо чудо может быть результатом труда, помноженного на веру.
Я скажу странную вещь. Мне все больше кажется, что времени нет. Все на свете существует вневременно, иначе как мог бы я знать небывшее будущее? Я думаю, время дано нам по милосердию Божию, чтобы мы не запутались, ибо не может сознание человека впустить в себя все события одновременно. Мы заперты во времени из-за слабости нашей.
По воде способен идти лишь тот, кто не боится утонуть.
Справедливый человек не тот, кто не обидит, а тот, кто мог бы обидеть, но не захотел.
Иногда думаешь, стоит ли привязываться к людям, если потом так тяжело расставаться.
Обнимая брата Гуго, Арсений похлопал его по спине:
Знаешь, друже, всякая встреча больше ведь, чем расставание. До встречи – пустота, ничто, а после расставания пустоты уже не бывает. Встретившись однажды, полностью расстаться невозможно. Человек остается в памяти как ее, памяти, часть. Эту часть создал он, и она живет и иногда входит в соприкосновение со своим создателем. Иначе отчего же мы чувствуем дорогих людей на расстоянии?
Много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда.
Всякая встреча больше, чем расставание. До встречи - пустота, ничто, а после расставания пустоты уже не бывает. Встретившись однажды, полностью расстаться невозможно.
Есть время для общения, и есть время для уединения.
Я долго познавал мир и накопил его в себе столько, что дальше могу познавать его внутри себя.
В принципе, ответил старец, мне нечего тебе сказать. разве что : живи, друже, поближе к кладбищу, ты такой дылда, что нести тебя будет тяжело.