Роман Евгения Водолазкина «Лавр» о жизни средневекового целителя стал литературным событием 2013 года (премии «Большая книга» и «Ясная Поляна»), был переведен на многие языки. Следующие романы – «Авиатор» и «Брисбен» – также стали бестселлерами.
«Соловьев и Ларионов» – ранний роман Водолазкина – написан в русле его магистральной темы: столкновение времён, а в конечном счете – преодоление времени.
Молодой историк Соловьев с головой окунается в другую эпоху, воссоздавая историю жизни белого генерала Ларионова, – и это вдруг удивительным образом начинает влиять на его собственную жизнь. И вот уже сквозь современную научную конференцию проступает Ялта двадцатых годов и горящий в Гражданской войне Крым…
Эпохообразующий стиль или стиль, вызванный эпохой?
Вот и состоялось мое знакомство с популярным ныне автором. Рецензии и отзывы на книгу противоречивы: от бурных восторгов до категоричного неприятия. Но такая «диаметральность» нередко говорит о значимости произведения. Не берусь судить, насколько значимо это, время покажет. Но популярность автора объяснима. Интерес к эпохе краха Российской империи не угасает в период попыток её реставрации, авантюрная канва с эротическими вкраплениями, какая-никакая философия с очередной духовной практикой, налет мистики и юмор — такая эклектика обязана привлекать, к тому же разные целевые аудитории, что и гарантирует бестселлинг. К одной из таких аудиторий я отношусь и сам, будучи филологом и не ровно дышащим к постмодернизму.
Литературный стеб, псевдонаучная мистификация, пародийная аллюзорность — всё это близко и забавляет. Хотя такая аллюзорность часто балансирует на грани между иронией и пошлостью, но и это свойственно постмодерну. Ссылки, которыми обильно оснащён роман, создают флёр научного исследования, которое и ведёт главный герой, лишённый имени, но зато носящий значимую в исторических кругах фамилию — Соловьёв (не тот самый, но «для себя Соловьев всегда был тем самым»). За правильное их оформление особо ратует научный руководитель Соловьева проф. Никольский, «поскольку текст, как и бытие, не может существовать без оговорок». В результате, в качестве обоснования того, что кадетов по многу раз водят на пьесу Островского, даётся ссылка на роман Гранина «Иду на Грозу», Будённому приписывается труд «Хорошее отношение к лошадям», а Устинову (под редакцией Суслова) — «Милитари как эпохообразующий стиль», и при упоминании вскользь стихов или сказок читатель тут же отсылается к трудам Жирмунского или Проппа.
Всё это, конечно, забавно, как и явные параллели с идеями нашенских постмодернистов-бестселлермейкеров вроде Пелевина, Соколова или Акунина. Например, стечение обстоятельств, заставившее Соловьева заняться историей легендарного (правда вымышленного) генерала Ларионова очень напоминает ряд разрозненных мелочей, приведших одного пелевинского героя в глубинку на слёт оборотней — ведь эти мелочи и оказались ничем иным, как «зовом верволка». Так и молодой историк, изучающий загадочного белого генерала, осознаёт, что его собственная биография — единый зов. А разобравшись главной загадкой генерала: почему он, оставшись в Советской России, не был расстрелян? — заставляет самого вернуться к исходной точке и к «щенячьей» любви, подобно тому, как генерал неизменно возвращался к воспоминаниям детства. И даже попытался реконструировать, что попутно спасло не одну жизнь, а позднейших спецов озадачило странными совпадениями. Возврат же Соловьева к первой любви не столь значим и изрядно отдаёт снобизмом. Видно, поэтому автор не завершает эту сюжетную линию, как не слишком интересную и и без того очевидную.
В целом роман читается легко, с интересом и способен дать пищу, если не сердцу, то изощрённому и извращённому уму и вполне потешить возрождающиеся персональным снобизмом имперские амбиции. Видно, не зря при чтении мне часто вспоминался один из любимых «гариков»:
Из нас любой, пока не умер он,
Себя слагает по частям
Из интеллекта, секса, юмора
И отношения к властям.
Прочитано в рамках игры Вокруг света (Тур 13) - Россия - история.
Эпохообразующий стиль или стиль, вызванный эпохой?
Вот и состоялось мое знакомство с популярным ныне автором. Рецензии и отзывы на книгу противоречивы: от бурных восторгов до категоричного неприятия. Но такая «диаметральность» нередко говорит о значимости произведения. Не берусь судить, насколько значимо это, время покажет. Но популярность автора объяснима. Интерес к эпохе краха Российской империи не угасает в период попыток её реставрации, авантюрная канва с эротическими вкраплениями, какая-никакая философия с очередной духовной практикой, налет мистики и юмор — такая эклектика обязана привлекать, к тому же разные целевые аудитории, что и гарантирует бестселлинг. К одной из таких аудиторий я отношусь и сам, будучи филологом и не ровно дышащим к постмодернизму.
Литературный стеб, псевдонаучная мистификация, пародийная аллюзорность — всё это близко и забавляет. Хотя такая аллюзорность часто балансирует на грани между иронией и пошлостью, но и это свойственно постмодерну. Ссылки, которыми обильно оснащён роман, создают флёр научного исследования, которое и ведёт главный герой, лишённый имени, но зато носящий значимую в исторических кругах фамилию — Соловьёв (не тот самый, но «для себя Соловьев всегда был тем самым»). За правильное их оформление особо ратует научный руководитель Соловьева проф. Никольский, «поскольку текст, как и бытие, не может существовать без оговорок». В результате, в качестве обоснования того, что кадетов по многу раз водят на пьесу Островского, даётся ссылка на роман Гранина «Иду на Грозу», Будённому приписывается труд «Хорошее отношение к лошадям», а Устинову (под редакцией Суслова) — «Милитари как эпохообразующий стиль», и при упоминании вскользь стихов или сказок читатель тут же отсылается к трудам Жирмунского или Проппа.
Всё это, конечно, забавно, как и явные параллели с идеями нашенских постмодернистов-бестселлермейкеров вроде Пелевина, Соколова или Акунина. Например, стечение обстоятельств, заставившее Соловьева заняться историей легендарного (правда вымышленного) генерала Ларионова очень напоминает ряд разрозненных мелочей, приведших одного пелевинского героя в глубинку на слёт оборотней — ведь эти мелочи и оказались ничем иным, как «зовом верволка». Так и молодой историк, изучающий загадочного белого генерала, осознаёт, что его собственная биография — единый зов. А разобравшись главной загадкой генерала: почему он, оставшись в Советской России, не был расстрелян? — заставляет самого вернуться к исходной точке и к «щенячьей» любви, подобно тому, как генерал неизменно возвращался к воспоминаниям детства. И даже попытался реконструировать, что попутно спасло не одну жизнь, а позднейших спецов озадачило странными совпадениями. Возврат же Соловьева к первой любви не столь значим и изрядно отдаёт снобизмом. Видно, поэтому автор не завершает эту сюжетную линию, как не слишком интересную и и без того очевидную.
В целом роман читается легко, с интересом и способен дать пищу, если не сердцу, то изощрённому и извращённому уму и вполне потешить возрождающиеся персональным снобизмом имперские амбиции. Видно, не зря при чтении мне часто вспоминался один из любимых «гариков»:
Из нас любой, пока не умер он,
Себя слагает по частям
Из интеллекта, секса, юмора
И отношения к властям.
Прочитано в рамках игры Вокруг света (Тур 13) - Россия - история.
Шутка для своих
Кто помнит, как делать сноски для курсовой? Я вроде помню. Но вот чего я совершенно не помню, так это книжку, где шутки были бы в сносках - ссылках на другие книги причем безупречно, по всем правилам оформленные. И, конечно, книга полна своих специфических шуток для академической среды. Например, конференция в Ялте - хотя вроде бы и не в ней. Как Водолазкин обстёбывает докладчиков - любо-дорого посмотреть. Если в действующих лицах можно ещё и узнать прототипы - я бы поржала, но неосведомлена.
Вот профессор Никольский - это кто? Знатный старик, выпуклый старик, прекрасный старик - а помните примечание, как Никольский читал доклад с листа с карикатурами?
Как я уже говорила в прошлых рецках на Водолазкина - он певец одной темы - темы времени. И вот что только у него время не делает в книгах, то пульсирует, то замедляется, то ускоряется, как поезд на прямом участке дороги, то тенькает, как синичка, то поёт, как соловей.
В этом романе Водолазкин молод, горяч, спешит-торопиться - и обрывает на полуслове. Хотя я очень люблю открытые финалы - условия заданы и можно придумать, что хочешь и какой хочешь конец.
Свирепый, смрадный, снежный Крым времен гражданской войны, битвы за Перекоп и отплытии белых на последних кораблях в Константинополь. И легкая курортная беззаботность пляжа, на которой научный сотрудник загорает с музейной работницей.
Время проступает сквозь время: в настоящем - прошлое, в прошлом - настоящее, генерал Ларионов творит свою магию, а историк Соловьев, сбросив липкие тенета страсти музейного работника, ищет сладостных объятий работника библиотеки.
Ну а море, собственно, витийствуя, шумит.
Отцовское чувство историка, усыновляющего чужое время.
– Русские, не жалейте о Крыме, – заявил он, сидя на молу майским днем 1955 года....
Как человек, оборонявший эти места, я говорю вам: удержаться здесь невозможно. Никому. Таково свойство полуострова.
Нужно было противоядие "Брисбену", о "Соловьеве и Ларионове" когда-то давно слышала, взяла - и таки да, Водолазкин гений, Когда читаешь много хорошей литературы, давая себе труд закрепить впечатление от прочитанного внятными формулировками, естественным образом превращаешь себя в точный инструмент восприятия и интерпретации. Потому, встреча с яркой сильной талантливой книгой отзывается аккордом впечатлений, которых ни с чем не спутаешь - восторгом абсолютного узнавания. А искать подтверждения у критиков или других читателей, не только излишне, но в некоторых случаях даже и вредно.
Это сейчас к тому, что я заглянула в оценки читателей, выставленные роману (повести?, нет все-таки роману) и удивилась суровости, с какой наш брат-читатель задвигает его под лавку. Нет-нет. о вкусах не спорят и я не собираюсь, только недоумеваю, как можно было не разглядеть безупречной композиции. которая сама суть литературная игра, изображает посконно-домотканую традиционность, будучи совершенным постмодерном. Обманчивая линейность повествования то и дело играет с читателем шутки, сворачиваясь внутрь себя бутылкой клейна - внешний слой оказывается внутренним, той рубашкой, что ближе к телу: а родной, теплый приплавленный к тебе бутон внутреннего, вдруг раскрывается наглым махровым цветком наружу.
Как можно не услышать языка, каким рассказана эта история. С годами все больше убеждаюсь, что пушкинское "над вымыслом слезами обольюсь" не о горьких судьбах героев, исторгающих из читательских глаз потоки, но в большей степени о слезах восторга, которых не можешь сдержать, когда сочетание замысла и воплощения, выраженное в языке, так безупречно хорошо. и еще, в этой книге, впервые на своей читательской памяти, встречаю смешного Водолазкина. Я не знаю, почему ни в "Лавре", ни в "Авиаторе", ни в "Брисбене" нет смешных пассажей, но Евгений Германович, оказывается, может это и получается у него отменно.
А о книге-то, о книге, что ж не сказала? Ах, ну да, исправляюсь. Историк аспирант Соловьев пишет исследование о генерале Ларионове, которое ляжет в основу его диссертации. И все? И ВСЁ, что может дать неленивому и любопытному читателю потрясающе хорошая книга.
"Образованные просто одолели".
Автор романа-доктор филологических наук,ведущий научный сотрудник Пушкинского Дома.
К моему глубокому огорчению,должен констатировать,что "Соловьёв и Ларионов"-типичный"филологический роман".Что значит-"филологический роман"?В данном случае то,что роман написан про филологов и для филологов,а мы с вами,
дорогие читатели,отдыхаем!Ещё это значит,что писание романов не наше с вами дело, и если мы чего-то не понимаем в тексте(замысел автора,особенности композиции и сюжета,развитие характеров и мотивацию поступков главных героев,особенности авторской речи и речи действующих лиц),то это проблема нашего образования,а не просчёт автора,или,упаси Бог, ремесленничество.
В мировой литературе давным-давно практикуется универсальная формула написания подобных романов.
Текст насыщается разнообразными литературными ингредиентами,задача читателя-вычленить то, что близко его мировоззрению и литературному вкусу.Тебя привлекает постмодернизм-пожалуйста,псевдоисторический роман-читай с удовольствием, любишь приключенческие истории-это для тебя.Немножко заурядного философствования,парочка-другая эротических сцен,социально-бытовая неустроенность героя,как некий определитель его нравственной чистоты,побольше иронии и непременная концовка-"герой в тумане"-роман написан.
Если не зарываться в мелочах,не разглядывать текст под лупой,не прибегать к надуманному оправданию прочитанного,то как ответить на вопрос-ради чего написан роман "Соловьёв и Ларионов"?Мне лично не хочется подбирать смыслы,натягивать тень на плетень.Пусть этим займутся профессионалы-им за это деньги платят.Я имею в виду тех самым филологов,про которых и для которых написан роман.Они люди образованные,а значит всё мне правильно объяснят.
Я в печали.
Так ждала, так радовалась бумажной книге- а оказалось, что нужно было покупать "Инструмент языка"и не заморачиваться. Его-то я точно буду перечитывать. А кто знал- всё так завлекательно! И мне так сильно нравится Водолазкин.
Итак.
Плюсы.
Во-первых, это хорошо сделанный наукообразный фейк. Во-вторых, у Водолазкина очень богатый язык. В-третьих, пока я не заподозрила- как всё это будет развиваться и кончится, мне было интересно (в смысле увлекательности сюжета). В-четвертых, Водолазкин, несомненно, знает досконально то, о чем пишет. И есть даже в-пятых- редко, но проскальзывает какая-то настоящая, человеческая нота, переплетение судеб, красивое перетекание мотивов.
Минусы.
Недостаток глубины. Перегруженный иронией и богатством язык. Простые и условные герои, простые декорации, незамысловытые драмы энд философия.
Очень понятно- что именно развлекло филолога и ученого в написании такой книги, но для меня она не оказалась событием.
Апдейт 06.2013.
Я вообще, абсолютно не помню- о чем была эта книга? Какие-то пара разрозненных сценок- и всё.
Он медленно подъехал к ближайшему костру, и сидевшие его узнали. Его нельзя было не узнать. Даже в 1920 году, в отсутствие телевидения и глянцевых журналов, генерал был одним из немногих, кого в лицо знали все. При взгляде снизу он казался огромным. Казался памятником.
У костра никто не шевелился. Так задерживают дыхание при появлении шаровой молнии. Так притворяются несуществующими в надежде на ее исчезновение. Но генерал не исчезал. Рос с каждой вспышкой костра – он и его лошадь. Из темноты вышел командир красных. Замер. Рука сама потянулась отдать честь.
– Ваше высокопревосходительство…
– Вольно, – сказал генерал.
За спиной генерала проходила его армия, а он смотрел на сидевших у костров. Они по-прежнему не двигались и смотрели, в свою очередь, на генерала. На то, как перебирала ногами его лошадь, как изредка подрагивал ее круп. Гнедая лошадь на глазах становилась белой. Белым становился генерал – шинель, башлык, поводья в руках. Лицо тоже было белым. Никогда они еще не видели такого белого генерала. Медленно, словно преодолевая донную муть, перед их глазами проплыла в поземке кавалерия. Прошла пехота. Проехали тяжелые орудия. Это длилось долго, но никто так и не понял – сколько. Время остановилось. Когда прошел последний пехотинец, генерал молча кивнул и скрылся в темноте.
Существуют люди, обладающие даром созерцания. Они не склонны вмешиваться в течение жизни и не создают новых событий, считая, что в мире достаточно событий и без них. Свою роль они видят в постижении уже состоявшегося. Не это ли отношение к миру рождает настоящих историков?
Не сумев управлять государством, кухарки, по убеждению исследователя, еще и совершенно разучились готовить.
В чеховском доме было прохладно. Войдя сюда из ялтинской жары, Соловьев мысленно поблагодарил русскую литературу.
– О чем больше всего пишет ваш генерал?
– Не знаю. О детстве, наверное.
– Вот видите. Это так далеко от всех его побед, а для него – самое главное. Он ведь потом всё своим детством мерил...