Но и несуществующие боги тоже могут пасть.
Внутри нас живет вера в то, что мы не хуже звезд.
В течение долгого времени я полагал... что в каждом поколении есть души, счастливые или проклятые, которые рождены неприкаянными, лишь наполовину принадлежащими семье, месту, нации, расе. Быть может, таких душ миллионы, миллиарды — столько же, сколько обычных людей; быть может, этот феномен является таким же «естественным» выражением человеческой природы, как и его противоположность, только он на протяжении всей истории человечества не проявлялся, в основном из-за отсутствия возможности. И не только из-за этого. Приверженцы стабильности — те, кто боится неопределенности, быстротечности, перемен, — возвели мощную систему стигм и табу против неукорененности — этой разрушительной антиобщественной силы, так что мы по большей части приспосабливаемся; мы притворяемся, что нами движут чувства преданности и солидарности с тем, что нам на самом деле безразлично, мы прячем нашу тайную сущность под маской фальшивой сущности, на которой стоит клеймо одобрения. Но правда просачивается в наши сны. Оставшись ночью в одиночестве — потому что ночью мы всегда одиноки, даже если не одни в постели, — мы парим, мы летим, мы спасаемся бегством. А в разрешенных обществом снах наяву — мифах, искусстве, песнях — мы воспеваем тех, кто «вне» — изгоев, чудаков. Мы платим большие деньги, чтобы увидеть на сцене или на экране то, что сами себе запрещаем, или прочесть об этом за скрывающими нашу тайну обложками книг. Наши библиотеки, наши дворцы развлечений нас выдают. Бродяга, наемный убийца, повстанец, вор, мутант, изгой, беглец, маска: если бы мы не узнавали в них наши нереализованные стремления, мы бы не выдумывали их снова и снова — везде, на всех языках, во все времена.Едва у нас появились корабли, как мы кинулись переплывать океаны в лодках из бумаги. Не успели появиться автомобили, как мы уже были в пути. Стоило появиться самолетам, и мы уже оказались в самых отдаленных уголках земли. Теперь мы мечтаем об обратной стороне Луны, каменистых равнинах Марса, кольцах Сатурна и межзвездных просторах. Мы выводим на орбиту механических фотографов или посылаем их к другим звездам и плачем над чудесами, которые они оттуда передают; мы испытываем трепет перед величественными картинами далеких галактик, похожих на дымные столпы в небе, мы даем имена инопланетным горным вершинам, словно приручили их. Мы жаждем очутиться в искривленном пространстве, за пределом времени. И это биологический вид, обманывающий себя тем, что он любит свой дом, любит быть обремененным — как их там? — привязанностями.
Любовь - это пляжное полотенце, расстеленное поверх зыбучих песков. Любовь - это интимная демократия, договор, требующий автоматического продления, и вы можете быть исключены в одночасье, каково бы ни было ваше численное преимущество. Она хрупка, ненадежна, но это все, на что мы можем рассчитывать, не продавая душу той или другой стороне. Это то, чем мы можем владеть, оставаясь свободными.
— Лишь тот видит всю картину, — пробормотал он, — кто выходит за ее рамки.
Лучшее, что в нас есть, тонет в наших пороках.
Убийство-тяжкое преступление против убитого.Самоубийство-тяжкое преступление против тех,кто остаётся жить.
Когда дело касается любви, люди способны убедить себя в чем угодно. Несмотря на все очевидные доказательства прерывистости жизни, этой долины с множеством расселин, и огромной роли слепого случая в нашей судьбе, мы упрямо продолжаем верить в непрерывность происходящего, его причинную обусловленность и значимость. Но мы живем на поверхности разбитого зеркала, и каждый день на нем появляются всё новые трещины.
Алхимия музыки — такая же тайна, как математика, вино или любовь. Возможно, мы научились ей у птиц, а может, и нет. Может быть, мы просто существа, вечно ищущие высшего восторга. Его и так незаслуженно мало в нашей жизни, которая, согласитесь, до боли несовершенна. Песня превращает ее во что-то иное. Песня открывает нам мир, достойный наших устремлений, она показывает нам, какими мы могли бы стать, если бы нас в него допустили.
День, когда я влюбился без памяти, — день начала моего рабства длиною в жизнь.
Нет, эта история о сильной, но непоследовательной любви, о разрывах и примирениях, о любви вечного преодоления, — она лишь крепнет от препятствий, которые ей приходится преодолевать, хотя за ними ее ждут всё более тяжелые испытания. Любовь — бег с препятствиями. Расходящиеся, пропадающие из виду тропинки неопределенности, запутанные лабиринты подозрений и предательства, уносящаяся вниз дорога самой смерти: таков ее путь. Это человеческая любовь.
Моя мать была разочарованной альтруисткой, рассерженной женщиной, которая явилась в этот мир, ожидая найти здесь более привлекательное место, и никогда не смогла оправиться от обескураживающего ее открытия, что нормальное человеческое существование - это вовсе не беспечная радость, а беспросветное страдание.
Что такое "культура"? Загляните в словарь. "Совокупность жизнеспособных микроорганизмов, выращенных в определенной питательной среде". Корчи бактерий на стеклянной пластинке; лабораторный эксперимент, называющий себя обществом. Большинство из нас, приспособленцев, смиряются с существованием на пластинке; мы даже согласны испытывать гордость за эту "культуру". Как рабы, голосующие за рабство, или мозги, голосующие за лоботомию, мы преклоняем колени перед богом всех слабоумных микроорганизмов и молимся о том, чтобы слиться с массой таких же, как мы, или погибнуть, или подвергнуться научному эксперименту; мы клянемся в своей покорности.
Взаимная влюбленность эффективнее любых берушей.
Мужская любовь - это своего рода самооценка. Мы позволяем себе любить тех женщин, за которыми, по нашему ощущению, имеем право ухаживать, о которых смеем мечтать.
Слишком много людей, произносящих слишком много слов; в конце концов эти слова обернутся пулями и камнями. Молчание Ардавирафа говорит за всех нас — тех, кто страшится власти этих подверженных метаморфозе слов
Не говорите о себе слишком плохо, вам поверят
Согласно древнему японскому этикету, подданые обязаны были обращаться к императору, испытывая при этом "страх и терепет". Меня всегда приводило в восторг это требование, которое с замечательной наглядностью выполняют актеры в самурайских фильмах, обращаясь к своему начальнику дрожащим от сверхчеловеческого почитания голосом.
Твой муж не будет любить тебя, если только он не идиот. А быть любимой идиотом глупо.
Я вернулась к обычной жизни. Как ни странно, но после моей сумасшедшей ночи всё потекло так, будто ничего особенного не случилось. Никто ведь не видел, как я голая скакала по столам, прыгала на руках вверх ногами и страстно целовала невинный компьютер. Правда, меня нашли спящей под мусором. В других странах, возможно, за подобное поведение меня выгнали бы с работы. А здесь сделали вид, будто ничего не произошло.
И в этом есть своя логика: системы наиболее авторитарные провоцируют и самые непредсказуемые отклонения в человеческой психике, поэтому в таких странах достаточно терпимо относятся к безумным выходкам своих сограждан. Если вам не доводилось встречаться с японскими чудаками, вы не знаете, что такое настоящие чудаки. Я спала под мусором? Здесь видали и не такое.
В Японии хорошо знают, что такое "сломаться".
Саботаж здесь считается таким страшным преступлением, что для его обозначения используется не японское, а французское слово, так как только иностранцы могли додуматься до этакой гнусности.
Для японца невозможно работать слишком много.
Безупречность не принесёт тебе ничего, кроме безупречности.
Понятие чести чаще всего толкает на идиотские поступки. И не лучше ли вести себя по-идиотски, чем потерять честь?
Человечество давно подметило, что уединенное пребывание в туалете наводит на глубокие раздумья.