... свое отбытие тот хотел произвести в обстановке строгой секретности, но то, что знает мажордом, во время любовных игр становится известно и кухарке. От нее, тем же путем, конюху. Тот ночью в постели на ушко поведает секрет служанке. Она между делом, тоже ночной порой, проболтается кучеру. У того найдется хорошая знакомая среди городских белошвеек, клиентками которых являются все знатные дамы города. И потому в конечном итоге на причале нас провожала целая куча народа. Не хватало разве что оркестра.
– Не надо, я сам. – Головешка занимался тем, что наносил себе на лицо полоски грязи, чтобы стать незаметнее в лесу. – Нормально? – Закончив, он обратился сразу ко всем.
– Сейчас подправим. – Блез, щедро зачерпнув ладонью целую пригоршню, старательно размазал ее по лицу Теда. – Вот теперь действительно нормально!
С тех пор как в моей жизни появилась Клер, я практически не пью. Так, пару кружек пива в жаркий день. Или стаканчик-другой вина перед сном, чтобы не мучил навязчивый кошмар о том, как меня завалило в подземелье. Тот случай, когда я больше недели в нем провел, без всякой надежды на спасение. Удивительно, но если ночью мы вдвоем с Клер – хоть бы раз вся эта жуть приснилась! Уже по одному этому поводу мне следует на ней жениться. Не высыпаешься в любом случае, но по крайней мере кошмаров нет. Правда, деньги и теперь не держатся: все-таки тяжкий труд – быть господином в Сагании!
Мне никогда не нравились ситуации, в которых не понятно ничего. А кому они вообще нравятся? Найдутся такие?..
... на вырученные деньги купил ей плащ с капюшоном? Кстати, вместо водонепроницаемого девушка сделала выбор в пользу красивого, и теперь, когда идет дождь, всегда пользуется моим. А он у меня, между прочим, единственный!
К своему удивлению, я застал всех четырех девушек азартно режущимися в карты.
– Что, Лео, всех уже перебил? – не отрываясь от карт, встретила меня вопросом Клер.
– Нет еще, только одного.
– А чего медлишь? – Девушка ловко покрыла семеркой бубен валета червей, хотя козырями были пики. – Мы тут в карты сыграть затеяли, чтобы отвлечься, – пояснила она очевидное.
Барри, на удивление ничего не жрущий, с интересом наблюдал за игрой. Мало того, по-моему, он еще и помогал Клер мухлевать. И как иначе можно истолковать его действия, если тот, когда Клер побила семеркой валета, гавкнул так громко, что все вздрогнули и невольно на него посмотрели? А когда одна из служанок леди Хельги что-то заподозрила и потянулась к столу, он лизнул ее в щеку, заодно смахнув хвостом карты на пол. Вернее, на палубу, потому что капитан Лавост всегда недовольно морщится, если называть вещи на корабле неправильно. Затем пес мгновение подумал и лизнул в щеку уже саму леди Хельгу.
Извиняюще так лизнул. Мол, ты тоже хорошая, но у меня есть хозяйка, и прежде всего я обязан помогать именно ей.
– Барри, отстань! – возмущенно сказала пассия маркиза. – Мне из-за тебя ничего не видно!
После чего столкнула с колен его огромную морду, которую пес попытался там пристроить.
Что-то непохоже, чтобы Барри действительно был бойцовской породы. Скорее уж дамский угодник…
– Ладно, пойду остальных перебью, – печально вздохнул я. Вообще-то, когда шел сюда, рассчитывал на поцелуй, напутствие и горячую просьбу себя поберечь.
– И не задерживайся там! – услышал я от Клер уже в спину, будто меня послали в лавку за сладостями.
– Он у меня тако-ой растяпа! – пожаловалась девушка, когда подумала, что я ее уже не слышу. – Сама даже не знаю, за что я его так люблю… – И совсем уж музыкой для моей души прозвучало: – Боги, только бы с ним ничего не случилось!
– Ну вот, Рейчел, опять ты выиграла! – Несомненно, голос принадлежал леди Хельге.
... он занял у меня денег на его покупку. Зря, конечно: глядя на его страдальческий вид, я ему купил бы его и сам.
Головешке пришлось туго вдвойне, когда Клер принялась читать ему нотации.
«Человек с такой пагубной привычкой, – выговаривала она, – не может быть полноценным членом общества. Ему необходимо остепениться, взяться за ум, подумать о будущем…» и так далее, и тому подобное. Глядя на нее, я размышлял, что, когда на ней женюсь, пить придется бросить поневоле.
Короли – они всегда и везде одинаковые: как только им смертельно надоедают охота, пирушки и фаворитки, так сразу подавай им новое развлечение – с кем-нибудь повоевать.
А что я? Да, есть пробелы в моем образовании. Если разобраться, оно только из пробелов и состоит. Но!.. Когда с другими занимались учителя, сам я занимался тем, что зарабатывал себе на жизнь, чтобы не сдохнуть с голоду.
Своим кинжалом Клер, который, кстати, был подарком от меня, категорически отказывалась даже чистить рыбу, потому что для этого он, видите ли, слишком красивенький! Что, впрочем, нисколько не мешало девушке не чистить рыбу и любым другим ножом.
Тот, кто пытается быть чем-то таким, чем он на самом деле не является, уничтожает себя сам.
Ранее утро – зло, а ранее утро без завтрака – зло в квадрате.
Коко Шанель раскрыла все возможности черного цвета, сделав его самым демократичным, толерантным, элегантным, художественным, самым изысканным, самым взыскательным. Демократом с повадками венценосца.
Модой двадцатых заправляли буржуа, новые богачи, которые, в отличие от аристократов, любили громко заявить о себе. Меха, даже теплой южнофранцузской осенью, были таким заявлением. Шумные американские магнаты обожали шубы из русского медведя, канадского волка и американского скунса. Врожденно утонченные французы и британцы предпочитали благородные нетяжелые меха куницы, песца, каракульчи.
Легенду о черном платье – вот что действительно придумала Шанель. Ни о каком
революционном открытии, смелой инновации и всех прочих эпитетах, которыми награждают ее
творение, речи быть не могло. Мадемуазель не изобретала маленького черного платья.
Двадцатые культивировали молодость. Всем хотелось быть свежими, загорелыми, звонкими. Молодёжь громко заявила о себе университетскими клубами и ассоциациями, развязными манерами и разгульным поведением, музыкой, алкоголем, безудержной половой жизнью, т.е. всем модным. Не в шестидесятые, а именно в двадцатые появился феномен молодежной культуры, вдохновлявшей артистов, писателей, режиссеров, композиторов, кутюрье.
В двадцатые годы больше исключений, чем правил. Царствовал плюрализм – в политике, общественной жизни, экономике, искусстве, моде. Царили многостилье и многоцветье.
Эмансипация женщин началась с широко расставленных ног. Раньше, до Великой войны, им строго-настрого запрещали так стоять и так ходить.
Любой масштабный кризис возрозждает традиционные ценности.
Короткие стрижки и юбки, подвернутые или приспущенные чулки, курение в
общественных местах и агрессивный макияж – обязательные атрибуты модниц двадцатых. Но
чтобы стать настоящими, прожженными, отпетыми флапперами, они должны были уметь пить,
тусоваться и блистать в самых модных ночных клубах.
- Зови меня Лик. Тебе кто-нибудь говорил, что ты очаровательное создание?
- Шеф...
- Лик!
- Ли... Лик... Вы меня...
- Ты, - снова перебил её бог.
- Ты меня пугаете, - закончила мысль Маруся, озадаченно глядя на начальственную ладонь на своем плече.
- Оборотень оборотня убил? С каких это пор это тянет на Блуждающие скалы?
- Убил и съел.
Зверобой удовлетворённо угукнул и вернулся к данным Маруси.
- Гадость какая, - сморщился Иму, чем на мгновение привлёк внимание всей команды
- Это он в смысле невкусно, - пояснила со вздохом Горица.
- Я не совсем поняла, деточка. Ты хочешь, чтобы я сняла тапочки, отвлеклась от своей киношечки про любовьку, прищемила хвост Ехидне, вмешалась в работу РУ и для пущей радости устроила переворот в рядах руководства МУПа?
- О, - мягко улыбнулась Женя. - Тапочки снимать не обязательно.
- Ты в порядке?
- Да! - ответ прозвучал по-армейски бодро.
- Что-нибудь сломала?
- Кактус и какой-то куст. - На этот раз голос был виноватым.
- Себе, спрашиваю, что-нибудь сломала?
- А! Нет.
- Мой священный терновый куст, - вздохнул Азазель.
Но чуть-чуть недовольства – это святое. Мы, женщины, всегда найдем для этого повод. Даже если несчастный мужчина сделает все идеально.