Верно, честь бывает разная. Но человек может иметь только один кодекс чести. Иногда тебе приходится приспосабливаться к обстоятельствам. Но из любви к Господу береги себя и свою совесть, никто больше сделать это не в состоянии, и знай, что безнравственное решение в определённый момент может убить быстрее пули.
– Да вы шутите!
– Отнюдь. Но самое забавное, что именно японцы поставили почетный караул около могилы. После этого каждый японский охранник, каждый японский офицер, проходя мимо «святыни», отдавал честь. Каждый. И в то же время каждый военнопленный должен был встать и кланяться, если в пределах видимости появлялся любой японский солдат. Если вы не делали этого, то получали прикладом винтовки по голове.
– Непонятно.
– Для них понятно. Таков восточный склад ума. Для них все абсолютно понятно.
– Черт возьми, непонятно! Совсем непонятно!
– Вот почему я не люблю их, – задумчиво произнес Питер Марлоу. – Я боюсь их, потому что у вас нет критериев для того, чтобы оценивать их поступки. Они ведут себя так, как не должны были бы. Никогда.
Я поработал головой – и вот я жив. В большинстве случаев погибают только болваны.
– Ну, Вексли подробно описал их: волосатые, хвост голый, вес до четырех фунтов, в этой части света вес крысы обычно достигает двух фунтов. Крысы спариваются беспорядочно, в любое время…
– Что, черт возьми, это означает?
– Самец покрывает без разбору любую самку, – нетерпеливо вмешался Кинг, – и не существует никаких брачных сезонов.
– Вы хотите сказать, у них все как у нас? – Джонс был приятно удивлен.
Форсайт грубовато показал пальцем в сторону лагеря:
– Передо мной, наверное, двести или триста человек, но вы единственный, который одет. Все люди не толще бамбука, но вы… – он повернулся и посмотрел на Кинга, взгляд его стал жестким, – вы в хорошей форме.
– Я такой же, как они. Просто я не зевал. И мне везло.
– В такой дыре нельзя говорить о везении!
– Конечно можно, – не согласился Кинг. – И нет ничего плохого в том, чтобы следить за своей одеждой, и нет ничего дурного в том, чтобы следить за своим здоровьем. Человек должен заботиться о собственной персоне. В этом нет ничего дурного!
– Вовсе нет ничего дурного, – согласился Форсайт, – при условии, что это делается не за счет других.
«Без женщин, – беспомощно думал Марлоу, – мужчины становятся лишь безжалостной пародией на человека».
Она потрепала меня по плечу и пошла наверх. Именно это и бесит в женщинах больше всего. Последнее слово всегда за ними.
... а родина моя, Автозавод, всё стоит, это по-прежнему мой Дом, моя крепость, моё хранилище собственных снов и чужих историй; это время моей памяти, в котором, как в куске плексигласа, застыли жители автозаводских коммуналок - смешные, обаятельные, завистливые, искренние, добрые, отвратительные, несчастные, мудрые, скрытные, навязчивые, мерзавцы и святые, готовые одновременно любить и предавать, дать кров и вышвырнуть на улицу... и бесконечно в душе своей рыдать о тех жизнях, которые им - как и мне - не довелось прожить.
- Я посадила тут несколько дубочков. Натыкала кругом палок, обвязала их георгиевской ленточкой, святой водой поливала, заговор бабин прочитала от фашистов... Скосил Собянин нахер, ничего святого!
Как же нужно было любить всех нас, Рауэн, чтобы сделать такой подарок, – говорит Лэчлэн. Мне не хочется смотреть на него. – Любить людей настолько, чтобы спасти их от самих себя.
Природа дарует жизнь, природа дарует смерть. А что мы, особи человеческие, являем собой, как не часть природы?
Но я остаюсь на месте. Потому что мир устроен иначе, и люди тоже мыслят иначе. Мы не альтруисты. Человеческие особи сражаются, убивают, выполняют приказы, и единственный способ уцелеть – быть таким же, как другие, только хуже.
– А ты о чем мечтаешь? – спрашивает Ларк.
– О том, чтобы найти кого-нибудь, – немедленно откликаюсь я. – Кого-нибудь, кому я смогу верить, кто до конца сделает меня самой собою. – Я прикусываю губу и вспыхиваю до корней волос. – Глупости, конечно, понимаю. Просто у меня никогда никого не было. Ни того, кого выбрала я, ни того, кто выбрал меня.
Жизнь – вещь устойчивая, она умеет приспосабливаться.
Забавно, но иногда, чтобы выжить, надо оказаться глупее своего противника.
Мир устроен иначе, и люди тоже мыслят иначе. Мы не альтруисты. Человеческие особи сражаются, убивают, выполняют приказы, и единственный способ уцелеть – быть таким же, как другие, только хуже. Никто не просит о помощи, и никого не интересует, все ли со мной в порядке. Мы не находим общего языка перед лицом этого страшного землетрясения. Мы просто продолжаем сражаться, убегать, бить, убивать.
Прошлое все равно не изменишь. Но его… нужно понять.
Мы не альтруисты. Человеческие особи сражаются, убивают, выполняют приказы, и единственный способ уцелеть - быть таким же, как другие, только хуже.
Человек всегда загадка - даже для самого себя. Никогда нельзя быть уверенным, как поведешь себя в экстремальной ситуации, пока не попадешь в нее.
Настал день, когда должны умереть тысячи мечтаний и родиться единственная мечта.
Бремя намного легче, если нести его сообща.
Встречать неизбежность можно по-разному - упираться, пытаться избежать собственной судьбы, или атаковать ее.
Может быть, скоро для меня настанет очередь стать убийцей.
Неужели это слишком много - хотеть быть любимой? Заглядывать ему в глаза и видеть в них нежность. Знать, что он непритворно хочет быть с тобой, делить с тобой жизнь.
Невозможно жить, постоянно думая о том, как могло бы быть. Эти «если бы» могут заставить поверить в то, что вообще никогда не существовало.