Летом, много лет назад, я часто жил в Переделкине. Там было главное место творчества советских и русских писателей. Недавно я ездил к Евгению Евтушенко в гости. И я ему даже «Здравствуй, Женя!» не сказал, когда вошёл, сразу говорю: «Ты знаешь, что я видел только что по дороге к тебе? Косметический салон «Переделкино», где делают пластику лица»...
Сидела за компьютером полночи и в 5 утра решила поесть. Пришла на кухню, отрезала кусок хлеба, отрезала кусок сыра. Думаю, намажу маслом. Открыла холодильник, взяла масло, читаю: 72,5 процента. Думаю: ещё не скачалось, и положила обратно скачиваться.
Ты требуешь сменить правительство? А кто сказал, что на смену придёт добрый и хороший дядя? Как правило, на смену приходят другие, ещё хуже. Верить в доброго дядю - всё равно что верить в метеорит, который прилетит и улучшит жизнь всех на Земле. Бунтуете - дайте программу. Например: вы хотите справиться с коррупцией? Наш-то президент объявил сначала борьбу, а теперь уже войну с коррупцией... Наверное, потому, что на войне трофеи себе забирают... <...> Нужно выдать конкретные предложения, а то чего ж просто так бунтовать? Американский обком за углом. Он ждёт уже, когда наши просто так начнут бунтовать, без программы.
Дживан подумал о том, что здесь каждый замурован в себе самом: между сумасшедшими не бывает приятельских отношений, обычного человеческого тепла..
У нас в дурдоме никогда не бывает темно: ночью включают плафоны, так называемый дежурный свет. До утра мы дрейфуем сквозь унизительно забелённую молочком полумглу… Но одна-единственная точка пламени — и сразу всё внешнее ухает в сказочную, драматичную черноту.
Пол гудит под ногами, как палуба корабля. Санитарская и особенно процедурная таят опасность, словно патронные погреба…
Вместо перловой каши — амонтильядо, вместо застиранных простыней — ордена на муаровых лентах, вместо этого бесконечного мусора — взлёты, прорывы, падения в бездны…
Всё не такое, как кажется. Под видимостью обычных вещей, буквально здесь, под щекой, под подушкой — скрыта грозная тайна, которая проявляется лишь в огне.
Почему огонь так притягателен? — даже крошечная капелька пламени, не больше икринки. Внутри этой икринки, как в зрачке подзорной трубы, разворачиваются упоительные приключения…
Медицина вообще, как известно, пагубна для здоровья.
мы были по пояс в раю а дальше проклятье сухая трава волны пряной земли
Нас, новоявленных французов, сразу вывели на чистую воду. Мы заложники гражданства, французы, но не такие, как настоящие. Слишком старательно одеваемся, улыбаемся, подделываемся и выглядим карикатурами. Одним словом, Северная Африка…
Я мало что помню о Марокко, но Марокко меня выдает.
– Убью!
Вот что проревел мой отец. И на всех повеяло ужасом. Он был сама ненависть. Руки, глаза, все тело налилось звериной силой. Он перестал быть человеком разумным, он был способен на убийство.
Широким шагом он подошел к обидчику. Я бежал за ним, ловя на себе восхищенные, удивленные, испуганные взгляды ребят, которые расступались перед нами и потом застывали толпой.
Воспитатель открыл было рот:
– Подождите! Я сейчас объясню…
– Nardine Babek! Ты сейчас свою кровь пить будешь, – ледяным тоном сообщил отец, и от спокойного его тона стало еще страшнее.
Мама призвала Господа и праведников, значит, дело было серьезным. Она поминала их только в очень серьезных случаях. Поначалу, совсем маленьким, я думал, что это имена супергероев. Они мчатся по небу в огненных колесницах, в развевающихся плащах со сжатыми кулаками. Но в один прекрасный день мне попалась на глаза фотография реббе Хаима Пинто, она лежала у бабушки на тумбочке: сухонький старичок, одетый по-восточному, с длинной седой бородой. Сначала я очень огорчился. По моим представлениям, супергерои не старели. Но потом я понял, что его супермогущество в чем-то другом, оно в его глазах, во взгляде, полном мудрости.
Мне кажется, что каждое мгновение моей жизни – это пазл, что в нем есть особое значение, которое откроется в будущем.
Прочь здравый рассудок, почтение к общественным учреждениям, воспитанность, застенчивость! Супермен не извиняется, когда карает зло!
Ругательства свидетельствуют о силе и мужестве тех, кто никак не может решиться на драку.
Сегодня утром, когда я проснулся, душа, вернувшись ко мне, была уже другой. Она отяжелела от судеб многих других душ, которые жили до нее. Миллионов других душ, которые я буду теперь считать до конца жизни.
Я наследник вечно изгоняемых предков.
Я мужчина, но у меня так больно перехватило горло, что мне придется пойти в самолете в туалет и поплакать.
У каждой семьи есть свои легенды. События, важные слова, поступки, которые мы храним в памяти и которые помогают нам понять, кто мы такие, чем гордимся, за что держимся. Истории, на которых мы останавливаемся, и эти остановки делаются для нас точками отсчета в беге времени.
У людей есть существенный недостаток: каждый уверен, что владеет истиной, и хочет навязать ее всем остальным. Человеку нестерпимо знать, что кто-то думает по-другому, по-другому живет. И он начинает сражаться, чтобы заставить весь мир жить его мыслями, разделять его образ жизни, служить его величию.
..Каждому нравится считать себя обаятельным человеком, которого инстинктивно обожают животные и дети.
Знаешь, мне на полном серьезе кажется, что, когда Господь создает семьи, он просто тычет пальцем в телефонный справочник, выбирает наугад группу людей, а потом говорит им: Эй! Следующие семьдесят лет вы проведете вместе, хотя ничего общего у вас нет, и вообще вы друг другу совсем не по
вкусу. А если вы хоть на секунду почувствуете, что эти люди вам чужие, вам станет стыдно.
Друзья либо женились – и теперь пребывают в депрессии; либо не женились – и тоже погружены в депрессию; либо, спасаясь от скуки и депрессии, убежали из города.
...Все мы по утрам идем на работу только по одной причине: мы боимся того, что случится, если этого не сделаем.
Знаете, Дег с Клэр много улыбаются, как и большинство моих знакомых. Но часто мне кажется, что в их улыбках есть нечто механическое или даже злобное; похоже, в том, как они выпячивают губы, нет фальши — это лишь самозащита.
Понимаете, когда принадлежишь к среднему классу, приходится мириться с тем, что история человечества тебя игнорирует. С тем, что она не борется за тебя и не испытывает к тебе жалости. Такова цена каждодневного покоя и уюта. Оттого все радости стерильны, а печали не вызывают сострадания.
Мы все проходим через кризисы, а иначе, как мне кажется, способа повзрослеть не существует.
О жизни нужно рассказывать, и рассказывать искренне: тогда пережитое уходит, и можно жить дальше.