Михалыч знал, что Женя разных пассажиров возит по-разному: женщин – попугивая, чтоб казалось, что рисково, мужиков – пружинисто и расчётливо, если опаздывали в аэропорт, а встреченных – плавно, с заботой, исключающей пролив водки.
Проистекавшее в ту пору в России одни (и Женя в том числе) считали целенаправленным и хорошо спланированным разрушением, сработанным извне с помощью местных и полуместных предателей, а другие – обычным головотяпством, стихийным, животным и, дескать, «всегда свойственным этому пространству». Третьи же желали видеть просто хорошо организованную набивку карманов… Но в одном все были едины – что одной из частей этого процесса является разобщение населения: как духовное и социальное, так и географическое – в виде подорожания билетов, закрытия почт и аэропортов и уменьшения числа рейсов, сокращения флота, умирания целых посёлков и так далее. Разобщение земли и унижение мужика, которому памятник надо ставить за то, что из последних сил теплит жизнь на дальних территориях, но который стал никому не нужным и сам оказался распилышем.»
[Модельный] показ начался. Посреди зала пролегал длинный помост, в начале которого было что-то вроде сцены, откуда и являлись девушки. Женю поразила необыкновенная решительность, с которой они наступали. Казалось, этот напористый ход должен разразиться каким-то небывалым поступком, который перевернет мир, что высокая красавица с сияющими глазами наконец замрет и воскликнет: «Проснитесь, о люди!»
И тогда восстал перед ним главный вопрос, которым мучился в ту пору каждый по-настоящему русский человек: «Как соотнести ратное желание защитить дорогое со смирением как главной добродетелью православного христианина?» И как тысячи своих собратьев, в который раз восклицал в справедливом недоумении: «Да как же я могу возлюбить тех, кто разрушает моё Отечество?!» и как человек совестливый, думающий и тонко чувствующий свою землю, он не находил ответа и маялся в его поисках.
— Да, но только мы слишком много говорим о машинах. Почему?
— Потому что когда я вижу, как идёт с востока праворукий косяк с транзитными номерами и сияют фары, то на душе хорошо и крепко становится…»
— От чего?
— Ну, от того… что у них охотский туман в багажниках… и что есть в этом какая-то… обратная правда…
— Поэтому ты их любишь?
— Я не могу объяснить… Я, может, даже не их люблю… а ими… Я раз гнал машину из Владивостока и где-то, не доезжая до Уссурийска… В общем, ночь, трасса, а впереди идёт старый рамный «краун», «кроун», как здесь говорят, задние фонари, длинные, парные лампочки в них, и вдруг от этих фонарей меня таким… чувством Родины обдало… что я чуть не заплакал. Такая она… странная… и лежит так понятно… и я подумал, что это наша земля делает их такими… и что подальше положишь – поближе возьмёшь. И ещё, что у вас там ничего не знают о России. Вам кажется, что чем дальше от Москвы, тем жизнь слабее, и сначала действительно вроде как провал, а потом начинается совсем другое. И оно, может быть, и скудней, и голодней, но как-то святей, крепче… и вы так далеко от всего этого, не по расстоянию, конечно, а по духу, что если вдруг какой-нибудь остров сорвёт с якоря штормом и поднесёт к устью Невы, то там его не узнают.
...Если мы,северяне,во что-то и верим,то только в месть. Месть - неотъемлемая часть нашей жизни,как драккары и земледелие. Мы не прощаем наших врагов,как это делаете вы,последователи Христа. Мы мстим...
Трезвый Орнольф был хорошим вождем, пусть и не таким веселым.
Разум опаснее мечей.
Как только самец и самка неясыти соглашаются сложить оружие и обсудить ситуацию как взрослые птицы, они усаживаются на ветку и приступают к личным переговорам. Ухаживающий самец преподносит самке добычу, чтобы разбить лед.
Несмотря на такую неопределенность, можно твердо сказать: сова способна разглядеть мышь на футбольном поле, освещенном единственной свечой. Впрочем, на такое способна лишь конкретная сова, выслеживающая мышь конкретного цвета на конкретном футбольном поле в конкретных условиях освещенности и погоды. И при этом свеча должна быть установлена на конкретном расстоянии и под конкретным углом.
...В каждой ночи есть что-то совиное.
...я стал обладателем пятнадцатисантиметрового, стогромового комка пернатой ярости.
Я не могу думать, что я – часть некоего фундаментального процесса, в котором нет места для моей совы. И если (что кажется мне наиболее вероятным) наша общая судьба – забвение, то я бесконечно благодарен судьбе за то, что на жизненном пути у меня неожиданно появился такой чудесный друг и спутник.
Мы не можем представить себе, каково это – быть животным, не говоря уже о птице. Нам хочется навязать животным собственные эмоции, поэтому я постараюсь воздержаться от подобного антропоморфизма. Я сознательно отказываюсь от использования слова «любовь» по отношению к животным – это слишком глубокое понятие. По меньшей мере половина мозга Мамбл размером с грецкий орех представляла собой замечательный механизм для обработки увиденного и услышанного. Я не верю в то, что в ее мозгу было место для абстрактного мышления или для чувств, выходящих за пределы рудиментарных.Но – и для меня это очень важное «но» – мы с ней явно получали удовольствие от наших отношений. Сова недвусмысленно давала мне понять, что наше взаимодействие основывается не только на голоде, но и на чувстве товарищества.
Как бы вы ни пытались рационализировать нашу жизнь, это были личные отношения – отношения, которых у меня никогда не складывалось ни с одним другим животным ни раньше, ни позже. Я не хочу больше анализировать. Мне доставляет огромное удовольствие вспоминать, как замечательно мы жили. Мамбл до сих пор иногда приходит ко мне во сне. И когда такое случается, меня переполняет чувство благодарности.
Я с детства обожал кошек и собак. Но до общения с Мамбл я никогда не задумывался о своих чувствах по отношению к животным. Ее общество обогатило мою жизнь. Она уберегла меня от превращения в отъявленного эгоиста и сделала мою жизнь настолько приятной и интересной, что трудно даже представить. Я никогда не думал, что такое возможно.
Но больше всего меня мучает смутное ощущение того, что во вселенной, где ничто не исчезает бесследно, а лишь переходит в иную форму существования, должен быть предусмотрен менее пустой и тщетный конец для столь сложного создания, как человеческая личность. Невозможно просто выключить такое существо и превратить сосуд, в котором оно пребывало, в пепел или почву.
Во что бы вы ни верили – в разумное сотворение мира или в теорию большого взрыва – любая чувствующая жизнь должна быть результатом одного и того же изначального явления. Следовательно, все живые существа связаны. Мы путешествуем не в одиночестве. Наш общий путь прерывается в момент физической смерти – одна дорога ведет к праху, другая – к более высокому предназначению. И это кажется мне неправильным. Такой подход напоминает бюрократическое правило, придуманное самодовольным и мелочным разумом. Это оскорбляет мое чувство масштаба творения.
Раскрыть секрет – значит уничтожить его.
Счастье, основанное на обмане, в лучшем случае быстротечно.
В «Фейсбуке все выглядят счастливыми. Это сборник лучших хитов твоей жизни. Но не реальность.
Неделю назад Томас получил ученический допуск – родительский эквивалент стресс-теста, но без использования электрокардиографа.
У тебя есть только один шанс произвести впечатление с самого начала.
В «Фейсбуке» все выглядят счастливыми, – повторила Коринн. – Это сборник лучших хитов твоей жизни. – В ее голосе послышалась горечь. – Но не реальность, Адам.
– Я и не говорил, что это реальность. Я сказал: все выглядят счастливыми. В этом был смысл. Если судить о мире по «Фейсбуку», остается только удивляться, почему так много людей глотают прозак.
Адам пожал плечами и направился в свой кабинет. Приступ красноречия приятно отвлек от забот. Теперь он снова заперся в собственной голове. Скверное место.