— В Марии Стюарт было шесть футов, а слишком высокие женщины редко бывают сексуальны. Спроси любого врача.
— Нет, нет, только не Мария Шотландская!
— Почему? — спросила Марта, которая, как все актрисы, не могла устоять перед белой вуалью Марии Стюарт.
— Потому что меня еще могла бы заинтересовать порочная женщина, но глупая — никогда.
— Глупая? — Именно таким голосом Марта произносила монологи Электры.
— Очень глупая.
— Ах, Алан, зачем ты так?
— Носи она другой головной убор, никто бы о ней и не вспомнил. Именно ему она всем обязана.
— Ты думаешь, в панаме она любила бы менее страстно?
— Она вообще никогда не любила, тем более страстно.
— Конечно, хотелось бы, чтобы скука была великой усыпительницей. Но… Она не более чем глумливая букашка.
— Как говорит моя кузина Лора, меня замучили колючки скуки.
Отведя утомленный взгляд от пестрой стопки, Грант подумал, что неплохо бы перекрыть книжный поток минимум лет на двадцать. Или, например, ввести мораторий на романы. Или дать задание какому-нибудь Супермену изобрести луч, который остановит всех писателей. Тогда уж человеку, прикованному к постели, никто не пришлет подобной чепухи, и очаровательной мейсенской статуэтке не придет в голову требовать, чтобы он эту чепуху читал.
Правда — дочь времени.
— Дядя Илья, вы извините, что я в вас выстрелил, я не знал, что это вы!
— В людей вообще стрелять нельзя, — отчеканил Вараксин. — Ни в кого.
— И как, интересно?
— Интересно, — честно призналась я. — Вы не общаетесь?
— Общаемся. Редко.
— Вы ее все еще любите?
— Не знаю. Вряд ли, — мужчина задумался.
Я медленно выдохнула, и открыто спросила:
— Вы боитесь новых отношений?
— Я не вижу в них смысла. Все повторится. Работу я менять не собираюсь, а нагрузка только увеличивается.
— Я бы вас ждала… — прошептала я.
Знаете, дети учителей часто растут сорняками, то есть сами по себе. Педагог уделяет очень много времени чужим детям, своим ученикам, а родные получают внимание по остаточному принципу. Я не говорю, что у всех так, но я из такой семьи. Мне с детства приходилось развлекать себя саму, и благодаря этому, я никогда не тоскую в одиночестве. Как говорил Андрей Тарковский «каждый человек должен учиться с детства находиться одному».
— Он ведь велел вам спасаться, отправлять сигнал двум группам, что были здесь же, а вы…
— Они бы не успели. Горхов было сотни, а Дерион был — один. Они бы порвали его как Тузик грелку.
— Извините, что значит «тузик» и «грелка»?