Да мало ли чего девке сущеглупой в боярских глазищах примерещиться может? От такого видения у меня и обережец есть, подкова махонькая, железная, дедом еще даренная. Он мне так и сказал: на, мол, Зося, носи. И как примерещится неладно, аль будет какой, особо мерещливый, зазывать куды, сулить цветочки-платочки и иные женские малые радости, то схвати подковку в кулачок, да и бей аккурат промеж глаз.
Не хочу такого в мужья… кто над слабым смеется, тот перед сильным сам шею гнет. А на что мне супруг гнутый?
— Репейным маслом натирай, — сказала я, в бороденку мизинчиком ткнув. Папенька мой, будь Божиня к нему милосердна, помнится, учил меня, что просто пальцем в живого человека тыкать — это неманерно. А ежели мизинчиком, то очень даже красиво выходит.
Впрочем, горевала я недолго. Долго не умела.
— И главное, поёт и её хватает, когда за руки, когда за задницу… — Метелька запнулся, запоздало вспомнивши, что в приличном обществе чужие задницы не обсуждают. — А когда… и за верхние достоинства. Они там очень достойные были.
Метелькина бабка явно знала о жизни многое. И знание своё успела передать, а что не успела, так то, подозреваю, Метелька сам додумывал, потому как буквально на каждый день находилась новая дурная примета.
Ричард, как по мне, вообще терпеливо ждал, когда же Гуля проявит истинную натуру и кого-нибудь сожрет.
Полагаю, Ричард надеялся, что сожрут именно меня.
Вид у нее был одновременно исполненный решительности и обреченный.
Стало быть, на подвиг собирается.
Твою ж мать… с одной стороны маньяк, с другой – голодный призрак. Поневоле с гулем обниматься станешь, он пусть и клыкаст безмерно, но ласковый, а главное – вменяемый.
— Купим, — пообещал дядя Женя. — Вот сразу после лопаты.
— А мне шапоцку, — слегка смущаясь, произнесла морочница. — С помпоном.
— Зачем? — про шапочку Ульяна уже совсем не поняла.
— Как зацем? Для красоты. У любой зенсцины долзна быть шапоцка!
— И лопата, — добавил дядя Женя. — При наличии лопаты красота шапочки не так уж и важна...