Цитаты
266217
Бывают такие страдания, что либо пускай пулю себе в лоб, либо пиши сонет. В стиле Камоэнса.
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
– Но, поступая так, местре Педро, вы же не помогаете строить новое общество, не участвуете в преобразовании мира?
– Разве не участвую? Я уверен, что ориша – достояние народа, капоэйра, самба, афоше, атабаке, беримбау – это все тоже принадлежит народу. А вы, профессор, с вашей узкой ортодоксальностью хотите уничтожить народное достояние, ни дать ни взять комиссар Педрито, простите на слове. Мне же материализм не помеха. Что до перестройки мира, так я в нее верю, профессор, и, думаю, кое-что для нее сделал.
Педро Аршанжо обвел взглядом площадь Террейро Иисуса.
– Вот Террейро Иисуса, в Баии все перемешано, сеньор профессор. Тут вам и церковь Иисуса, и террейро Ошала, и террейро Иисуса. Во мне самом смешались разные расы: я мулат, я бразилец. Завтра будет так, как вы говорите, как вы требуете, непременно будет, мы не стоим на месте. Придет день, когда все перемешается окончательно: все, что сегодня – магический обряд и выражение борьбы бедного люда, праздник в кругу негров и метисов, запрещенная музыка, недозволенные танцы, кандомбле, самба, капоэйра, – все это сольется в единый праздник бразильского народа, это будет наша национальная музыка, наши танцы, наша смуглая кожа, наш смех. Вы понимаете меня?
– Не знаю, может, вы и правы, мне надо обдумать вашу позицию.
– Скажу вам больше, профессор. Из научной литературы я знаю, что сверхъестественное – фикция, плод эмоций, а не разума, порождение страха. И все же, когда мой крестник Тадеу сообщил мне, что хочет жениться на белой девушке, я невольно вспомнил гадание старшей жрицы на празднике в честь получения им диплома. Это у меня в крови, профессор. Во мне жив еще древний человек, хочу я этого или нет, – слишком долго я им был. А теперь, профессор, скажите, как по-вашему, трудно ли сочетать науку с жизнью, то, что узнаешь из книг, с тем, чем живешь каждый день и час?
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
... а ничто так не портит характер человека, как диета.
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
Правда, я предпочитаю переоценивать человека, ибо тот, кто постоянно недооценивает других, сам немногого стоит.
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
вышел спор: вот если Гитлер выиграет войну, сможет ли он, покончив со всеми остальными, перебить тех, кто не чистокровный белый? Судили, рядили – «сможет, не сможет», а кузнец сказал, как отрезал: «Даже господь бог, что нас создал, не может убить всех сразу, а забирает нас по одному, и чем больше народу он убивает, тем больше рождается. Так и будет во веки веков: люди будут рождаться, и рожать детей, и смешивать кровь, и никакой сукин сын ничего с этим не поделает!» – и трахнул кулаком по стойке, опрокинув стакан.
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
Талант не определяется ни цветом кожи, ни социальным положением. Ну как это некоторые люди всё ещё не могут постичь такую очевидную истину!
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
Из великого и прекрасного жизнь даровала мне только любовь к Ане Мерседес, монету чистого золота, но я извел её на ревность.
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
«И мы, и вы — плод смешения рас, но наша культура и родилась от смешения рас, а вот ваша вывезена из-за границы как консервированное дерьмо!»
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
«— Если пробуешь проводить идею в жизнь огнем и мечом, она начинает жечь и казнить тебя самого, не так ли?»
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
Он отказался подняться чуточку выше по лестнице успеха и занять место над тем полуподвалом, где родился, над миром переулков, лавок, мастерских, террейро, где бьётся сердце простого люда. Он шел не в гору, а вперед, только так и мог поступать местре Аршанжо Ожуоба, единый и цельный.
Уже издававшийся в Советском Союзе, переведенный на многие языки мира, роман Амаду «Лавка чудес» является для автора программным. Непримиримое столкновение прогрессивных и реакционных сил бразильского общества по вопросу о неграх и их влиянии на культуру Бразилии, раскованной народной стихии и узкого буржуазного миропорядка составляет идейную ткань романа. Всем ходом повествования автор отстаивает богатство и многообразие народной культуры, этой сказочной «Лавки чудес».
Что можно сказать о жизни такого, что бы не было уже сказано? Очень многое. Например, что ее вечно заносит черт-те куда.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
- Господин Конейр, - сказал он, - примите мои извинения. Вчера в какой-то момент я много о вас думал. Потом я перестал о вас думать, ну совершенно, ни секунды. Как будто вас никогда не было, господин Конейр. Нет, я ошибся, как будто вы были, но исчезли.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
– Трудовой день окончен, – сказал Камье. – Кажется, будто чернила брызжут с востока и затопляют небосвод.
Зазвонил колокол, возвещавший закрытие.
– Мне чудятся, – сказал Камье, – смутные и пушистые призраки. Они витают вокруг нас, издавая глухие стоны.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
Так на менее слабого пусть обопрется слабейший, чтобы путь продолжать. Вместе они, возможно, сумеют быть доблестны. Во что верится, конечно, с трудом. Или же великая слабость может овладеть ими одновременно. Да не поддадутся они в таком случае отчаянию, но будут с верою ждать, покуда минет тяжелое время. Несмотря на туманность этих выражений, они друг друга поняли, более или менее.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
– Когда мы уезжали из города, – сказал Камье, – было необходимо уехать из города. Так что мы уехали совершенно правильно. Но мы не дети, а у необходимости свои причуды. Если, решив прежде вести нас вперед, теперь она решает вести нас обратно, должны мы артачиться? Я полагаю, нет.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
В сущности все кончено. Но есть еще день, который тянется весь день, и жизнь, которая тянется всю жизнь, они слишком хорошо знакомы нам - эти долгие посмертные оползни, серый осадок, который постепенно успокаивается, мгновенная прозрачность, пыль завершенности, что взлетает, кружит вихрем и вновь оседает - конец. Это тоже приемлемо.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
- Может, бросим плащ? - сказал Камье. - Зачем он нужен?
- Он замедляет воздействие дождя, - сказал Мерсье.
- Это саван, - сказал Камье.
- Не будем ничего преувеличивать, - сказал Мерсье.
- Хочешь, я скажу тебе все, что думаю, по этому поводу? - сказал Камье. - Тому, кто его носит, физически и морально так же неловко, как тому, кто его не носит.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
Ах, милое замогилье! А потом с вами может произойти еще кое-что, еще приключения! Ну да, да. Вы думаете, что с ними покончено, и вдруг в один прекрасный день бах! – прямо в морду. Или в задницу, или в яйца, или в п…, целей-то хватает, особенно ниже пояса. И подумать только, что при всем при том трупам бывает скучно! Какая бесчувственность!
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
- Мы хотя бы ничего не оставили в карманах? - сказал Мерсье.
- Всякие-разные использованные билеты, - сказал Камье, - горелые спички, обрывки газет с истершимися следами неотменимых свиданий на полях, заветный огрызок сточенного на девять десятых карандаша, несколько клочков замусоленной бумаги для подтирки, несколько сомнительной надежности презервативов, ну и пыль. Вся жизнь, чего уж там.
- Ничего нужного? - сказал Мерсье.
- Я же тебе говорю, вся жизнь, - сказал Камье.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
– Ты мне больше мешаешь, чем помогаешь, – сказал Мерсье.
– Я и не пытаюсь тебе помогать, – сказал Камье. – Я пытаюсь помочь самому себе.
– Тогда все нормально, – сказал Мерсье.
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин. Куда, зачем они идут? Кажется, что сами герои не имеют никакого представления о цели своего путешествия. «Мерсье и Камье» – первый франкоязычный роман Сэмюэля Беккета, лауреата Нобелевской премии, родоначальника театра абсурда. В его творчестве этот роман расположился точно посередине между ранней англоязычной прозой и зрелыми произведениями на французском языке. В «Мерсье и Камье» уже заметны...
Она жила; пыталась стать чем-то; не стала.
Бывший вратарь Йозеф Блох, бесцельно слоняясь по Вене, знакомится с кассиршей кинотеатра, остается у нее на ночь, а утром душит ее. После этого Джозеф бежит в маленький городок, где его бывшая подружка содержит большую гостиницу. И там, затаившись, через полицейские сводки, публикуемые в газетах, он следит за происходящим, понимая, что его преследователи все ближе и ближе...
Это не шедевр, но прекрасная повесть о вратаре, пропустившем гол. Гол, который дал трещину в его жизни.
Женщина, родившаяся в таких условиях, была заранее обречена. Можно сказать и утешительно: у нее по крайней мере не возникало страха перед будущим. Гадалки на храмовых праздниках предсказывали будущее по руке только парням, а у женщин какое будущее – смех да и только. Нет права на инициативу, все заранее определено: первые заигрывания, смешки, смущение, позже первый раз – чужое холодное лицо, к которому понемногу привыкаешь, первые дети, недолгие минуты со всеми после возни на кухне, глухота к ней окружающих, ее глухота к окружающим, привычка разговаривать с самой собой, больные ноги, расширение вен, а там беспокойный сон, рак матки, и со смертью исполнено предопределение. Все это составляло элементы детской игры, в которую охотно играли местные девочки: устала – очень устала – больна – тяжело больна – умерла.
Бывший вратарь Йозеф Блох, бесцельно слоняясь по Вене, знакомится с кассиршей кинотеатра, остается у нее на ночь, а утром душит ее. После этого Джозеф бежит в маленький городок, где его бывшая подружка содержит большую гостиницу. И там, затаившись, через полицейские сводки, публикуемые в газетах, он следит за происходящим, понимая, что его преследователи все ближе и ближе...
Это не шедевр, но прекрасная повесть о вратаре, пропустившем гол. Гол, который дал трещину в его жизни.
Вообще в моих воспоминаниях больше вещей, чем людей: танцующий волчок на пустынной улице среди развалин, овсяные хлопья в чайной ложке, серая каша, которую нам раздавали в жестяной миске с русским штампом, – а от людей остались в памяти только детали: волосы, щеки, узловатые шрамы на пальцах; у матери еще с детства на указательном пальце был рубец, и за этот бугорок я крепко держался, когда шагал с ней рядом.
Бывший вратарь Йозеф Блох, бесцельно слоняясь по Вене, знакомится с кассиршей кинотеатра, остается у нее на ночь, а утром душит ее. После этого Джозеф бежит в маленький городок, где его бывшая подружка содержит большую гостиницу. И там, затаившись, через полицейские сводки, публикуемые в газетах, он следит за происходящим, понимая, что его преследователи все ближе и ближе...
Это не шедевр, но прекрасная повесть о вратаре, пропустившем гол. Гол, который дал трещину в его жизни.
Я попытался рыгнуть; кока-кола помогла.
Бывший вратарь Йозеф Блох, бесцельно слоняясь по Вене, знакомится с кассиршей кинотеатра, остается у нее на ночь, а утром душит ее. После этого Джозеф бежит в маленький городок, где его бывшая подружка содержит большую гостиницу. И там, затаившись, через полицейские сводки, публикуемые в газетах, он следит за происходящим, понимая, что его преследователи все ближе и ближе...
Это не шедевр, но прекрасная повесть о вратаре, пропустившем гол. Гол, который дал трещину в его жизни.
Во всех музыкальных автоматах в здешних местах имелась пластинка с полькой, которая называлась "МНЕ ОПРОТИВЕЛ МИР".
Бывший вратарь Йозеф Блох, бесцельно слоняясь по Вене, знакомится с кассиршей кинотеатра, остается у нее на ночь, а утром душит ее. После этого Джозеф бежит в маленький городок, где его бывшая подружка содержит большую гостиницу. И там, затаившись, через полицейские сводки, публикуемые в газетах, он следит за происходящим, понимая, что его преследователи все ближе и ближе...
Это не шедевр, но прекрасная повесть о вратаре, пропустившем гол. Гол, который дал трещину в его жизни.