Человек, совершая поступки, может изменить свою жизнь. Он ведь то и дело оказывается на распутье и может выбрать какой-то из сценариев своей дальнейшей жизни
Река – это воплощение Бога: оба они дают жизнь, и обоих невозможно остановить.
Вот все, что осталось от нас. То же самое останется от каждого: мелкие фрагменты, изуродованные людьми, которым нет дела до прошлого и которые не понимают смысла его памятников.
...дьявол – вассал Бога и делает только то, что приказывает ему Господь всемогущий.
Даже если вы добьетесь равенства по закону, это не будет равносильно равенству в жизни. А мне кажется, что женщинам гораздо важнее второе, чем первое.
Если даже в свете ты видишь только мрак, значит, тебе изменило зрение. Или нужно просто открыть глаза.
Этот мир затянут в корсет, и корсет этот затягивается все туже и туже. И хотя наши тела сближаются, души наши далеки друг от друга.
— Я… я понял, что во всем есть темная и светлая сторона. Даже добрый человек не может сделать мир лучше для всех. Даже если все мужчины и женщины на Земле будут добры друг к другу, это продлится недолго. Это будет лишь момент, и момент совершенства пройдет быстро, как стрелка на часах проходит свой путь. И человечество вновь двинется к раздору и войне <…>
— Что ты еще понял?
— Что людям отпущена ограниченная способность испытывать счастье и страдание. Если сделать их жизнь более роскошной и избавить их от боли, они найдут другие способы для страданий. А если сделать их несчастными, они научатся находить радость в мелочах <…>
— Даже если весь мир станет дурным, и все будут охвачены злом, даже один добрый поступок вернет мне веру в человечество.
Думаю, этот инстинкт свойственен всем людям – мы хотим знать, где и как мы умрем.
Когда я посмотрел на собор, меня охватило чувство, словно я смотрю на труп старого друга, безжалостно ободранного до костей. Оконные переплеты во многих местах были повреждены. Клуатр, где я вырезал портрет Уильяма со слишком большими ушами, разрушили. Мне не удалось сдержать обещание, некогда данное Уильяму: здесь его уже не помнили. На месте клуатра выстроились высокие дома со стенами из тех самых мелких прямоугольных камней, которые я впервые увидел на набережной. Дома были пристроены прямо к северной башне и делили лужайку собора пополам. Резные фигуры царей облупились от времени. Вся каменная резьба пребывала в плачевном состоянии. Моя скульптура Генриха Третьего была разбита на уровне груди. Ангел под ним, простирающий крыло для защиты колонны, на которой он стоял, лишился глаз и носа и стал более похож на вампира, чем на небесное создание. Я с печалью взирал на свой портрет доброго отца-казначея: черты лица его сгладились, и голова статуи напоминала червя с конской гривой. Я мечтал сохранить его лицо навечно, но новая эпоха получила от меня лишь бесформенный кусок камня, почти вернувшегося к своему изначальному состоянию.
Да, конечно, я все знаю. Уильям скажет, что в этом-то и заключена разница между нами: он считает, что законы пишутся людьми, а не Богом, и в глазах Господа нет греха в нарушении человеческих законов, поскольку законы эти – вещь чисто земная и светская. Уильям считает, что Библию написали люди и люди же ее толкуют, поэтому нарушение записанных в ней законов не является преступлением против Бога. А в Ветхом Завете говорится, что многие великие, святые люди имели много жен. Он говорит, что грешник, который знает, что поступает греховно, верит, что попадет в ад, и ад будет ему по вере его. Человек же, который согрешил случайно, имея чистые намерения, ничем не пятнает души своей.
Я с Уильямом не согласен. Я верю, что Бог создал этот мир таким, каким хотел его видеть. И если человек пятнает мир Божий своими грехами, то мир будет запятнан – даже если грешник не собирался сбиваться с пути праведного.
В глазах каноника блеснула холодная ярость.
– При Азенкуре все было по-другому, – сказал он. – Король Генрих – божественный монарх.
– Откуда тебе знать? Ты был там?
– Нет. Но я читал Gesta Henrici Quinti.
– Судя по латинскому названию, эту книгу написал писец. А если я правильно припоминаю, писцы не участвуют в сражениях.
Даже самой темной ночью всегда можно что-то рассмотреть, пусть даже всего силуэт крыши или ветки дерева.
Утраты не лишают нашу жизнь смысла. Всегда остается что-то, ради чего стоит жить.
Были времена, когда городские ворота запирали, и их стерегли стражники. Путешественник тогда считался человеком великим, и его слушали со вниманием. А за бедными присматривали и заботились о них — ради той службы, какую они могли сослужить. Теперь же все преграды мира снесены, и мир стал холодным, жестоким, пугающим местом, где хорошо только богатым. Вместо стен, обеспечивающих безопасность, появились деньги.
Сами по себе люди не хороши и не плохи. Важно то, что они делают для других.
Говорят, что богатые далеки от Царствия Небесного, но я в это не верю. Богатые могут отказаться от своего богатства и заслужить вечное спасение. Для бедных эта дорога закрыта. Может быть, Христос и был беден, но я никогда не слышал от священников о том, что он пытался раздобыть несколько пенни или целыми днями трудился на своих четырех акрах. Человек, который трудится за мизерные деньги, не может попасть в Царствие Небесное – ведь простого уклонения от греха для этого недостаточно.
… когда мы проживаем отпущенные нам дни, один за другим, и ничего не меняется, нам кажется, что каждый день подобен камешку на тропинке. Он совершенно обыкновенный, в нем нет ничего особенного. Но заслышав колотушку смерти в собственной груди, мы теряемся. Мы понимаем, что вот этот, самый обыкновенный камешек на тропинке – последний из всех, что нам суждено увидеть. И тогда он перестает казаться обыкновенным.
В жизни бывают моменты, когда цикл времени и разрушение трудов прежних поколений вдохновляют. Такие минуты многое сулят молодежи. Но позже человек сознает, что это означает, что и его труд тоже будет стерт с лица земли. И единственный способ снискать вечную славу – это создать нечто такое прекрасное, что ни одна другая эпоха не сможет с этим соперничать.
Если собор говорил о достижениях моей эпохи, молоты рудокопов – о времени мастера Периэма, стопушечные корабли из тысяча семьсот сорок четвертого года – о величии страны, а железные дороги – о таланте современников отца Харингтона, то эти движущиеся картины были доказательством гения тысяча девятьсот сорок второго года. Чувства и страдания людей были показаны в этом фильме с такой силой, какая недоступна даже лучшей скульптуре. Что означала эта война? Вовсе не то, что люди в летающих крестах могли уничтожить все, что им захотелось бы. Война означала, что люди могут создавать нечто удивительное – вдохновляющие истории, полные идеалов и сострадания. И никакой страх не может им помешать.
— Миледи, я прожил долгую жизнь и могу сказать, что справедливость для общества — это пятое колесо для телеги. Общество меняется не ради справедливости: оно меняется ради собственной выгоды. И общество не изменится, если большинство людей не увидит в переменах собственной выгоды.
Король Снодд был невысок, непривлекателен, и вообще никаких мало-мальски симпатичных качеств за ним замечено не было. Среди множества наград, взятых им на ежегодной церемонии награждения самодержцев Несоединенных Королевств, стоит отметить: «Самый ненавистный тиран» (дважды лауреат), «Самый коррумпированный монарх небольшого государства», «Лучший оригинальный деспотичный указ, адаптированный из изначально справедливого закона» (трижды лауреат), «Худшие зубы» и «Монарх с наибольшими шансами на гибель от рук разъяренной толпы, вооруженной сельскохозяйственными инструментами».
A worthy opponent is the only opponent worth opposing.
Simply put, all life requires equilibrium to survive. For every death there is birth, for every light there is dark, for every ugliness there is something that shines with the greatest lustre. And for every truly heinous act, there are always multiple good acts to compensate. It’s why evil despots are always defeated, and why a truly awful reality TV show can never go on for ever.
Fate is never precisely determined. The strange thing is that all of us are clairvoyant. Any future you can dream up, no matter how bizarre, still retains the faint possibility of coming true.