Положим, человек ушибет себе палец, а потом отравится, а потом свалится в колодец и сломает себе шею и кто-нибудь придет и спросит, отчего он умер, так какой-нибудь дуралей может сказать: «Оттого, что ушиб себе палец». Будет в этом какой-нибудь смысл? Никакого.
Нет лучше способа провести время, когда соскучишься: уснешь, а там, глядишь, куда и скука девалась.
Пустяки-то и помогают в жизни больше всего.
— Это не из-за мели, там мы совсем ненадолго задержались. У нас взорвалась головка цилиндра.— Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?— Нет, мэм. Убило негра.— Ну, это вам повезло; а то бывает, что и ранит кого-нибудь.
Сидит такая взволнованная, красивая и такая радостная и довольная, будто ей зуб вырвали.
«Человеку робкому в Бейруте было страшно 24 часа в сутки – то придется обедать на набережной Корниш под грохот стрельбы, то внимательно прислушиваться к словам палестинского юноши, который, приставив к твоей голове ствол “калашникова”, говорит, что мечтает поступить в Гаванский университет и заниматься международными отношениями, так не можешь ли ты этому посодействовать?»
С Иосифом не всегда легко общаться, но сегодня за обедом он необычайно мил, не в последнюю очередь благодаря нескольким большим порциям виски «Блэк лейбл», выпитым несмотря на слабые протесты моей жены, и нескольким сигаретам, заеденным несколькими ложками куриной лапши — ел он, как птичка.
«Представить Россию того времени без водки – это все равно что представить скачки без лошадей»
Шпионаж и писательский труд идут рука об руку. И для того и для другого нужен наметанный глаз, который видит человеческие проступки и множество путей, ведущих к предательству. Кому довелось побывать внутри секретного шатра, тот никогда уже из него не выйдет. И если до этого ты не имел привычек его обитателей, теперь усвоишь их навсегда.
Для писателя факт – это сырье, не руководитель, но инструмент, и дело писателя – сделать так, чтобы он заиграл. Истинная правда, если только она есть, заключена не в фактах, а в нюансах.
Скрытности меня научил не шпионаж. Изворотливость и хитрость были мне присущи еще в детстве как необходимые средства самозащиты. В юности все мы в некотором роде шпионы, но я-то в этом деле был уже ветераном. И когда секретный мир призвал меня, я почувствовал, что возвращаюсь домой.
Если вы удачливый писатель и рано добились успеха, как случилось у меня со “Шпионом, пришедшим с холода”, вся оставшаяся жизнь разделится на до и после – до и после грехопадения.
Каждому писателю, наверное, это знакомо: мучаешься неделями, месяцами, порой заходишь в тупик; наконец драгоценная рукопись готова; агент и издатель воодушевлены, но скорее потому, что таков ритуал; идет правка; теплятся большие надежды, тревога по мере приближения дня Икс нарастает; выходят рецензии, и на этом внезапно все заканчивается.
Ну написал ты книгу год назад, так чего сидишь?
Пиши еще.
Люди, стоявшие у власти, привлекали меня именно потому, что были у власти, и потому, что я хотел понять их мотивы. Но теперь мне кажется, в их присутствии я только и делал, что кивал с умным видом, в нужный момент качал головой да раз-другой пробовал шутить, чтобы разрядить обстановку. Потом только, вернувшись в свой номер и улегшись на кровать, я доставал измятый блокнот и пытался осмыслить все, что увидел и услышал.
Люблю заниматься тем, чем сейчас занимаюсь: сидеть строчить за обшарпанным письменным столом, как какой-нибудь подпольный автор, ранним майским утром, когда небо затянуто черными тучами, а дождь, пришедший с гор, заливает стекла и нет никаких причин брать зонт и тащиться на станцию, ведь международная “Нью-Йорк таймс” придет только к обеду.
Люблю писать на ходу, в блокноте во время прогулки, в поезде, в кафе, а после поспешно нести свои трофеи домой и выбирать из них лучшие. Когда бываю в Хэмпстеде, прихожу на Пустошь, к своей любимой скамейке, приткнувшейся под раскидистым деревом, поодаль от остальных, сажусь на нее и строчу. Всегда пишу только от руки. Быть может, есть в этом высокомерие, но я предпочитаю следовать многовековой традиции немашинного письма. Во мне погиб художник-график, которому доставляет истинное удовольствие выводить слова.
"Чем цель жизни древнеримского раба "хлеба и зрелищ" - отличается от нынешней цели обывателя "потреблять и развлекаться"? Только объемом потребляемого и развращенностью развлечений. Водка дешевая, телевизор есть, проституток на Тверской навалом - что еще рабу нужно? Какая к черту свобода?!"
"Самое страшное в нашей сегодняшней жизни России и Украины это не развал экономики, не голод, который всего-навсего принесет неудобства или угрозу жизни, а бессмысленность самой этой рабской жизни. Зачем живем? Сегодня весь Запад и мы вместе с ним подпеваем США - мы живем, чтобы потреблять и развлекаться. Вот счастье и смысл жизни! Но ведь это не смысл жизни человека и даже не смысл жизни животного - это смысл жизни тупого раба."
"... обыватель, составляющий массу населения, верит только тому, о чем говорят "все", а "все" - это СМИ."
"Именно СМИ - теле-, радио компании и многотиражные газеты - определяют общественное мнение. И дело даже не в том, что журналисты этих СМИ по заданию хозяев лгут народным массам, более убийственным является то, что они определяют темы новостей. И в мире могут совершаться страшные и касающиеся каждого человека события, а все СМИ мира будут рассказывать людям о свадьбе какой-то кинозвезды."
Даже остановившиеся часы иногда показывают время правильно...
Они были счастливы среди общего несчастья, им сопутствовал успех среди общего поражения. И это им не прошло даром.
Судьбу женщины всегда решает ее "да", а судьбу мужчины - его "нет"
Он рассказывал детям, что в морях есть такие рыбы, которые могут выдержать только строго определенное количество соли. И если вода окажется более соленой, чем они переносят, у них начинается помутнение разума. Так же обстоит дело и с нами. Потому что человеческое счастье как соль. Когда его слишком много, теряешь рассудок.
...он знал, что и в атаке, и в любви выдох важнее вдоха...
"Хочешь быть услышанным - повтори два раза."