Надежды больше нет. Нет ничего. Если бы только кто-нибудь взглянул на меня, поговорил со мною... если бы я мог стать частью чего-то...
Будь он в состоянии управлять лицом...нет, будь на свете лицо, способное отразить ощущения человека, подвешенного между жизнью и смертью...
Как же ей удалось так цепко ухватиться за самый центр моей драгоценной тьмы, когда единственное настоящее чувство к ней - ненависть?
...и сел, ощутив новые очаги огня, островки мучительного страдания в общем океане боли.
— Проблема безумия столь сложна, что удовлетворительного определения нормы пока никто не дал.
— Где, к примеру, провести границу между легко возбудимой психикой и случаем настоящего маниакально-депрессивного психоза?
Лишившись всякой защиты, человек может спрятаться в сумасшествии, как те твари в панцирях, что шныряют в зарослях, где живут мидии.
Дальше шла комната, которую лучше бы обойти, потому что там сидели, выставив вперед колени и ступни из черного камня, боги, но по их каменным лицам текли и текли слезы. Каменные щеки, изрытые морщинами, расплывающиеся лица, которые можно узнать лишь по едва уловимым приметам. От слез на каменном полу натекла лужа, и ноги его до лодыжек горели. Он цеплялся за стену, пытаясь перебраться повыше, а горячая жидкость поднималась — до икр, до колен. Он боролся и то ли плыл, то ли карабкался наверх. Стена накренилась, изогнувшись, как стены в тоннеле подземки. Слезы теперь не стекали по каплям в пылающее море. Они лились свободно — и попадали точнехонько на него. Вот летит одна крошка, жемчужина, мячик — земной шар мчит на него, разрастаясь. Он закричал. Он оказался внутри водяного шара, который прожег насквозь, до костей, до последней минуты прошедшего. Это его добило. Он растворился в слезинке, выпростался из слезы, вытянувшись в пространстве, как бесплотная, голая боль.
Он прорвал эту поверхность и вцепился в каменную стену. Вряд ли там был хоть какой-то свет, но он знал, что произойдет, и знал, что времени остается немного. Из стены тоннеля торчали выступы — скорее колодец, чем тоннель, и карабкаться надо вверх. Он ухватился покрепче и полез, одолевая один выступ за другим. Света хватало как раз, чтобы увидеть выступ. И тут тоже были лица, похожие на лица из бесконечного коридора. Они не плакали, они осыпались. Они, казалось, сделаны из какого-то похожего на мел камня, и стоило опереться, как они ломались, а он равномерно двигался наверх. И слышал собственный голос, вопиющий в колодце:
— Я жив! Жив! Жив!
Никто не давал ей права становиться на пути тысяч миль воды, бесцельно катившейся по своим делам, — ее появление здесь ввергало мир в состояние внезапной войны. Он чувствовал, как его приподнимает и относит в сторону от раковин, переворачивает, дергает, бросает в водоросли и темноту. Сплетения водорослей, удерживающие его, соскользнули и отпустили. Он увидел свет, набрал полный рот воздуха и пены. Перед ним возник лик расколотой скалы, в частоколе деревьев, выросших из фонтанов брызг, и при виде этой дрейфующей посреди Атлантики тверди его охватил ужас и он закричал, тратя на это весь запас воздуха, словно встретился с диким зверем. Его отнесло вниз, в зеленое спокойствие, затем отбросило вверх и в сторону. Море больше не играло с ним. Оно приостановило свой безумный бег и держало его мягко, несло осторожно, как охотничья собака подстреленную птицу. Какие-то острые предметы касались ног и колен. Море нежно опустило его и отступило. Что-то острое царапнуло лицо и грудь, коснулось сбоку лба. Море вернулось; ласкаясь, лизнуло лицо. Он мысленно делал движения, но ничего не происходило. Снова вернулось море, и он снова подумал: двигайся. На этот раз получилось, так как море забрало большую часть его веса. Он продвинулся вперед над острыми предметами. С каждой волной, с каждым движением он перемещался вперед. Он чувствовал, как море откатилось вниз, ощущал его запах у ног, а затем оно вернулось и уютно устроилось у него под рукой. Оно больше не лизало ему лицо. Перед ним возник какой-то образ, занимающий все пространство под сводами черепа, но ничего не прояснявший. Море снова свернулось клубком у него под рукой.
Джунгли приучают к тому, что жизнь —это всего лишь бег от смерти. Рано или поздно к нему привыкаешь и забываешь о том, что бежишь. Ноги-руки крепки, котелок варит —удрал, обманул, выиграл —прожил день. Нет —ну что ж.
Худо-бедно привыкший к уродству природы и животных, человек, столкнувшись с уродством себе подобного, содрогается.
Что осталось за спиной, того не существует - это и есть Закон Джунглей.
В краю, где осталась рябина,
Живет та, чье имя —Марина.
Я просто хочу, чтобы знала она,
Что темная ночь рядом с ней —не темна.
Что радуга ярче, что воздух свежей,
Когда я подумаю тихо о ней.
Я просто хочу, чтобы знала она —
Когда воссияет на небе луна,
Когда соловей поутру запоет…
Что где-то есть сердце, что любит ее.
Рассвет был красен. Марина рассказывала, что слово "красный" означало у бывших "красивый". Красная площадь. Но рассвет не был красив. Он был красен, - багровое, жгуче-холодное солнце залило мертвый город соком ядовитых ягод.
Месть —это утеха слабака; сильный не мстит, сильный —творит новый мир.
Быть человеком —это слабость, а слабому не удержать Тёплую Птицу. Вот только живет ли Тёплая Птица в грудных клетках «сильных»?
Сделанного не воротишь, как небу не вернуть летящий к земле снег.
Путь —это просто шаги. Вперед или назад. Если ты шагаешь вперед, тебя ждут открытия, и вряд ли они будут приятными.Так почему не идти назад, по знакомому пути?В любом случае, выбирать тебе. И тебе шагать.
Живое божество древнего погибшего мира, гневливое и карающее могучей дланью, точно муравьев со стола, смахнувшее с родной земли людей. Ленин.
- ... слова всегда убивали.
- Когда это было?
- Это началось, когда кто-то впервые крикнул "Смерть ему!", а толпа подхватила.
Он любил любовь. Но ему не нравилось, что она влекла за собой много другого. Любовь всегда сопровождали разные сложности.
Если разбираться во всем, что читаешь, это конец. Тебе уже не до чтения, сиди да голову ломай.
Ни за что на свете Жосс не доверился бы вещам, впрочем, он равно не доверял людям и морю. Вещи лишали разума, люди души, а море жизни.
Если есть на земле товар, который никогда не залежится, это новости, и если есть жажда, которую невозможно утолить, это человеческое любопытство.
— Чем занимается ваш друг? — спросил Адамберг.
— Его первейшее призвание — раздражать окружающих, но за это не платят. Он это делает добровольно.