Характер и судьба идут рука об руку, как брат с сестрой. Хочешь будущее узнать? Загляни в зеркало.
В известном смысле религия — высшее достижение человечества. Изобретя Бога, мы научились сознавать свои ограничения, а заодно придумали удобные отговорки, чтобы верить, что мы лишь отчасти способны управлять своей жизнью. На самом же деле большинству людей по душе некоторая доля беспомощности. И я уверен, что нам дана власть над нашей жизнью — столь огромная, что до смерти нас пугает. Возможно, выдумав Бога, человечество преподнесло себе величайший дар — дар душевного равновесия.
В жизни так устроено: мы делаем выбор, а он предопределяет следующий. Наши решения решают за нас.
В Боге она усомнилась ещё в годы учебы в аспирантуре, но с одним из положений иудаизма была согласна до сих пор: слова имеют силу. Они проникают в дверные щёлки и замочные скважины, западают в людские души, прорастают сквозь поколения.
Ей всегда представлялось, что дом — это определённое место, но, может быть, Радж и Руби — это и есть её дом. Может быть, дом как луна: сопровождает тебя всюду, куда ни пойдёшь.
Где его Бог, его прибежище? В бога Саймон не верит, но опять же, верит ли бог в него? Согласно Третьей книге Моисеевой, он "мерзость перед Господом". Что это за Бог, который создал человека, столь ему отвратительного? На ум приходятлишь два объяснения: либо нет никакого Бога, либо, он, Саймон, - выродок, ошибка природы. И неизвестно еще что страшнее.
«А вдруг я изменюсь?» — спросила она много лет назад у гадалки в надежде, что ответ поможет ей избежать горя и неудач. «Обычно люди не меняются», — ответила ей та.
Клара ложится на воду лицом вверх. Если гадалка права, если в 1969-м она могла предвидеть смерть Саймона, значит, есть в мире чудеса - мерцающие островки знания в самом сердце неведомого. И неважно, умрет ли Клара и когда умрет; она сможет общаться с Руби, как сейчас общается с Саймоном. Пересекать границы, как мечтала всегда.
Быть мостом.
Взрослые обычно заявляют, что в чудеса не верят, но Клара знает цену их словам. Если бы не вера в чудо, к чему тогда играть в постоянство — влюбляться, заводить детей, покупать дом, — ведь очевидно, что ничего вечного на свете нет? Фокус не в том, чтобы убедить их. Фокус — заставить их признать очевидное.
Наших знаний о мире мало, чтобы объяснить непонятное... Мало, чтобы разобраться в противоречиях, с которыми мы сталкиваемся на каждом шагу... Мало, чтобы найти опору нашим мечтам, надеждам, нашей вере... Некоторые чародеи вам скажут, что магия пошатнет ваше представление о мире. А по-моему, на чудесах мир и держится. Чудеса — это тёмная материя, это клей, скрепляющий реальность, это воск, заполняющий пустоты между обрывками наших знаний. И требуется чудо, чтобы показать, как ущербна... наша картина мира.
Если кто-то выжил, справился с горем, это всегда кажется невозможным, представляется чудом.
Характер и судьба идут рука об руку, как брат с сестрой.
Главное, чему научил её иудаизм, — не останавливаться, бежать вперёд, кто бы за тобой ни охотился, самой создавать новые возможности, превращать камни в воду, а воду — в кровь. Верить в невозможное.
"Он придумал — сам выбрал, — в какого Бога ему верить; в том-то и крылась ошибка. Разумеется, люди всю жизнь выбирают, во что
им верить — в любовь, в идеологию, в счастливые билеты. Но Бог, как понял теперь Дэниэл, совсем не таков. Бога нельзя выбрать по своему вкусу, как пару перчаток. Человеческая тоска достаточно сильна, чтобы вытянуть божество из воздуха, но не может она сотворить Бога."
Вместе с каждым умершим она потеряла часть себя. Будто смотришь, как в домах постепенно гаснет свет — сначала в одних окнах, потом в других. Утрачивается храбрость — храбрость в чувствах, — уходят страсти. Варя знает цену одиночества, но ещё выше цена потерь.
Самоубийство — вполне логичный поступок. Продолжать жить — вот что нелогично, день за днём куда-то двигаться, будто бы так и надо.
"У мысли есть крылья."
Она знала, что слова способны влиять на ход событий - в прошлом, в будущем, даже в настоящем. В Боге она усомнилась еще в годы учебы в аспирантуре, но с одним из положений иудаизма была согласна до сих пор: слова имеют силу. Они проникают в дверные щелки и замочные скважины, западают в людские души, прорастают сквозь поколения.
Меня пытали несколько часов. Мне нанесли раны, которые по-прежнему причиняли мне сильную боль. Я перенес кислородное голодание, кровопотерю. В комнате было темно, повсюду валялись вещи и обломки столика. Двое человек, которых я обездвижил, вероятнее всего, вскоре вернутся в строй. Я находился в катастрофическом положении и крайнем отчаянии. Мои стратегические оценки нужно было в лучшем случае считать сомнительными.
Слава богу, что у меня в руках было чучело крылатого кота.
- Если позволишь, я тебе сделаю что-нибудь настоящее. Возьму окунька, почищу, полью оливковым маслом, натру морской солью и перцем, положу внутрь пару лимонов и брошу всю эту красоту на гриль, вот прямо так. Потом возьму красной картошки у той дамы, которая торгует картошкой, заверну в фольгу, брошу в угли. У салатной дамы возьму маленько рукколы. Когда окунь приготовится, покроется хрустящей кожицей, глаза начнут вылезать, я выложу его на зелень, сбоку картофелины с оливковым маслом, солью, перцем и укропом, и дам тебе лимон. И будешь есть прямо так. Окунь на гриле с салатом. Черт, я даже дам тебе настоящую вилку. Скажи одно слово, и я тебе все приготовлю, когда захочешь.
Как было утешительно узнать, что именно убивает людей, лишая их сна. Знать, каким именем назвать воплощенное страдание. Знать, что мутировавшие прионы ГЭКРС, простые белки, неправильно свернутые в такой зловещей и гибельной форме, что они разносили свою конфигурацию по всем здоровым белкам, с которыми соприкасались, возникли из-за поедания роял гамбургеров. То, что некоторые зараженные были заклятыми вегетарианцами и сыроедами, не мешало этой теории, и в воздухе скоро запахло жареным. Волосатым, навозным, жареным шашлыком.
Парк мало что знал о музыке. В его айподе были плей-листы, которые собирала и загружала для него Роуз. Музыка, которую, как ей казалось, он должен слушать. Или просто песни, которые, как ей казалось, ему понравятся. Он слушал все и всегда старался слушать их именно так, как предлагала она. «Вот это слушай по дороге», — сказала она, когда в первый раз составила для него список. Она сделала это после того, как купила ему айпод в подарок на день рождения и заметила, что спустя две недели после того, как он развернул подарок, айпод так и не был вынут из коробки. Роуз думала, что стоит ему увидеть, до чего это здоровская штука, как он начнет сам загружать в него музыку, отыскивая что-нибудь новенькое, чтобы расширить кругозор. Но он не стал. Парку больше нравилось слушать то, что выбирала для него она. Он никогда не говорил ей, но Роуз сама стала подозревать, что он сознательно не загружал на плеер новую музыку, чтобы она чувствовала необходимость и дальше делать это самой. За несколько лет Парк постепенно наполнился музыкой, которая стала частью ежедневной коммуникации между ним и Роуз.Названия списков песен:
Поездка к воде.
Прогулка по Телеграф-авеню.
Газонокошение.
Скучаю по Роуз.
У нас будет ребенок.
Сэндвич с сыром на обед.
Не высовывайся.
Что я сделаю с тобой ночью.
Не забудь туалетную бумагу.
Это не так уж серьезно, я не очень сержусь, просто меня доводит эта чертова работа.
Ребенок толкнул меня с утра.
Не надо так волноваться.
Унее твои глаза.
Возвращайся целым.
Без тебя не спится.Когда в конце дня она спрашивала, как ему новый плей-лист, какие песни ему больше всего понравились, Парк никогда не знал ни названий песен, ни имен певцов. Песни были письмами от нее; ему даже не приходило в голову обращать внимание на то, как они зовутся или кто их поет. Он говорил, что ему понравилась «та в середине, с таким радостным ритмом, только она какая-то грустная, про то, как на игровой площадке упал ребенок и все на него смотрят, а он там лежит». Или напевал ей мотив, как запомнил. Или, если она настаивала, напевал несколько строчек, застрявших в голове.
И теперь я хочу только писать в нем. Все выложить на бумаге. Все, что получится. Записать нас обоих. Прежде чем она исчезнет от меня.
-Что за мир, братан. Он хочет нас сломать. - Он посмотрел на Парка. - Здесь нельзя быть хрупким.
Бояться нечего. Это просто страдание. Это наступает будущее.