Пока идиоты взрослые заняты переустройством выдуманного ими мира,дети продолжают жить в реальности - среди снежных гор и солнечного света, на черных зеркалах замерзших водоемов и в мистической тишине заснеженных ночных дворов.
Человек чем-то похож на этот поезд. Он точно так же обречен вечно тащить за собой из прошлого цепь темных, страшных, неизвестно от кого доставшихся в наследство вагонов.
...и он с грустью подумал, что Россия, в сущности, тоже страна восходящего солнца - хотя бы потому, что оно над ней так ни разу по-настоящему и не взошло до конца.
О, черт бы взял эту вечную достоевщину, преследующую русского человека! И черт бы взял русского человека, который только ее и видит вокруг.
…С возрастом я понял, что на самом деле слова «прийти в себя» означают «прийти к другим», потому что именно эти другие с рождения объясняют тебе, какие усилия ты должен проделать над собой, чтобы принять угодную им форму.
Остановиться на каком-нибудь конкретном напитке было трудно. Ассортимент был большой, но какой-то второсортный, как на выборах.
- А голова твоя где?
- На плечах.
- А плечи где?
- В комнате.
- А где комната?
- В доме.
- А дом?
- В России.
- А Россия где?
- В беде, Василий Иванович.
Эйнштейн писал: «… все наши суждения, в которых речь идет о времени, всегда представляют собой суждения об одновременных процессах. Если, скажем, я говорю, что поезд прибывает сюда в семь часов, я имею в виду, что указание маленькой стрелки моих часов на цифру семь и прибытие поезда – одновременные события… время события не имеет практического значения…»
Как и другие призраки, она шепчет не о том, чтобы я был вместе с ней, а о том, чтобы я настолько к ней приблизился, чтобы она смогла меня вытолкнуть обратно в мир.
Великая тайна дерева заключается не в том, что оно горит, а в том, что оно не тонет.
Самый лучший учитель доводит смысл жизни человеческой не до разума ученика, а до его сердца.
Смысл можно напряженно искать, а можно его придумывать.
Если нацисты требовали, чтобы уничтожению предшествовало унижение, значит, они признавали именно то, что так настойчиво пытались скрыть: человеческую природу жертвы. Унизить – значит признать, что твоя жертва чувствует и думает, что она не только ощущает боль, но и понимает, что ее унижают.
Самое для нас дорогое часто бывает дороже истины.
Мир продолжает жить, потому что где-то кто-то не спит. Если вдруг случится так, что все заснут, мир исчезнет.
Как можно ненавидеть все там, откуда приехал, и при этом не испытывать ненависти к себе самому?
Тишина бывает ответом как на опустошенность, так и на переполненность.
Истинная надежда не имеет ничего общего с ожиданием.
В еврейской традиции о праотцах говорят «мы», а не «они». «Когда мы вышли из Египта…» Такое отношение к прошлому учит сопереживанию и ответственности перед свершившимся, но важнее здесь то, что время при этом сжимается. Еврей вечно исходит из Египта.
Каким должно быть самое малое из добрых дел, чтобы его можно было назвать героическим? Что-бы сохранить совесть в те дни, достаточно было лишь намека на действие, совсем ничтожного движения, измеряющегося микронами, – отвести в сторону взгляд или просто закрыть глаза, пока бегущий человек пересекал поле. А те, кто давал воду или хлеб! Они достигали высей, недоступных ангелам...
Насилие утверждается, свершившись единожды. А добро утверждается повторением.
Каждый миг реальной жизни – даже самый обыденный и заурядный – проникнут образами несбывшейся жизни.
Иногда на тело нисходит откровение, потому что ничего другого ему больше не остается.
А если научишься любить какое-то одно место, то сможешь когда-нибудь научиться любить и другое.
В изгнании, на чужой земле человек начинает петь старые песни детства.