— Светлые, — вздохнул Баюн, заметно расслабляясь. — Что с вами не так? Любите друг друга, жертвуете ради друг друга. И еще счастливы при этом.
Чтобы уж совсем добить его, женщина плавным движением поднялась со стула и облокотилась на стойку, демонстрируя глубокое декольте и его шикарное содержимое. Елисей оказался зрителем благодарным. Его глаза расширились, а лицо и шею залила краска, он явно пытался придать взгляду приличное направление, но такой подвиг оказался ему не по силам. Органам чувств захотелось чувственности.
— Мне никогда не будет тебя мало. Дело не в силе и не во внешности. Дело в самой тебе. Ты как… как свеча. Я подумал об этом давно. Знаешь, так бывает, заблудишься зимой в пургу, и думаешь уже все, и тут видишь огонек вдали, и понимаешь — там изба, там тепло, там — спасение. Ты — этот огонек. Ты — мое спасение. Ты можешь совсем лишиться сил, это ничего не изменит. Не думай так, пожалуйста. И не думай, что я так легко сдамся и отпущу тебя. Я обязательно что-нибудь придумаю. Я не могу тебя потерять. Если ты погаснешь, я заблужусь окончательно…
— Любить — это глагол, Кош. Это не про чувства. Это про поступки.
— Вот так и становятся подкаблучниками, — мрачно усмехнулся Сокол.
— У каждого туда свой путь, — парировал Кощей.
— Нальешь? — спросил он.
Сокол посмотрел на него с недоверием.
— Ты же вроде у нас тут главный трезвенник? — прищурился он.
— До вчерашнего дня Василиса не помнила меня месяц, а этой ночью я отрубил голову своей бывшей жене, которая едва не убила нынешнюю. Многовато для двадцати четырех часов. Ситуация располагает…
План был предельно прост: напиться до беспамятства и таким образом спасти себя от помешательства. Вот его он и реализовывал с упорством опытного полководца, превращающего стратегию в реальность.
Женщины. Все беды от них. Они появлялись в жизни Кощея ненадолго, приносили с собой мимолетное удовольствие и долгое послевкусие разочарования. Им всегда было что-то нужно, не обязательно материальное, но они хотели получать, и никто не желал отдавать, никто не спешил подарить хоть каплю простого человеческого тепла. Хотя возможно он сам выбирал таких, подсознательно опасаясь к кому-то привязаться. Иногда какая-нибудь из них шептала в момент близости: я твоя. У Кощея от этого скулы сводило. Ему не хотелось обладания. Ему хотелось, чтобы хоть одна сказала: я с тобой.
— Теперь я знаю, где ошибся. Мне стоило просто взять тебя в жены тем же вечером, консумировать брак, и все было бы в порядке.
— А-а-а, — протянула Василиса. — Так вот в чем дело. Тебе кажется, что ты поступил жутко благородно, и я должна была за это благородство тебя любить и ценить. Так вот, Кощей. Нет ничего благородного в том, чтобы не насиловать. Не насиловать — это норма.
— А знаешь, это к лучшему, что ничего не вышло. Вечно плачущая жена чести мужу, конечно, не делает, но ее хотя бы можно игнорировать, а вот жена истеричка — это уж совсем ни в какие ворота…
— Истеричка?! Да за тридцать лет я не устроила Ивану ни одного скандала!
— Что отлично демонстрирует, в каком состоянии пребывал ваш брак.