Γубозакатывательную машинку с собой надо было брать! Самая нужная вещь в хозяйстве!
Буду кормить Дэна! Вот. А путь к сердцу мужчины лежит, как известно…
Я хихикнула. Как иногда говорила Машка: «Неправильный порядок. Сначала желудок, потом член, затем уже сердце. – И добавляла, подумав: – Первые два пункта, впрочем, можно и поменять местами».
- Я предложил лишь кольцо на палец и штамп в паспорте. Ни верности, ни любви я ей не обещал.
... мир жесток и странен, а жить как-то надо...
Понимать - это лишнее, надо усыплять себя, чтобы понимать как можно меньше.
- А для чего люди на дачу ездят? Тут ты дважды огорожен - участком и домиком. Это не отдых, для отдыха море. А здесь теперь особая порода живёт - дачные люди. Вот ты сюда зачем ездил?
- Бу... бухать, - честно ответил Никита.
- Вот. Спрятался и бухаешь. Тут укрытие, логово. Для тех, кто не успевает. За жизнью, и вообще, сейчас время такое быстрое... И всем ты должен. Успешным должен быть, счастливым, чтобы всё как у людей. Не каждому это нравится, мне вот не нравится.
- Мне тоже.
<...>
- Потому ты и стал дачным, - кивнула Катя. - Тут никто к тебе и в тебя не лезет. И ещё на дачу всегда старое тащат. И сами домики древние, новая дача - она же какая-то неправильная, да? Как будто мы тут время остановить пытаемся, потому что не успеваем...
Оно, может, и к лучшему, в одиночестве как-то проще, спокойней - живешь как хочешь, никто не мешает.
Всё равно таял летний кусок дачного счастья, вожделенный и ускользающий ещё со времён школы, института, работы, придуманных для того, чтобы отнимать время и вызывать спустя годы ничем не оправданную ностальгию...
– Лягушечка ты моя, – выдержав ну о-очень долгую паузу, протянул Глеб. Причем так ласково прозвучало и та-ак жутко.
– Почему лягушечка?
Он коснулся губами моих губ, а потом выдохнул в самое ушко:
– Потому что допрыгалась…
— Некрасиво поднимать с кровати главного врача из-за какого-то пустяка, — бросила девушка.
— Я плачу этому доктору такую сумму, что он даже из гроба должен подняться и лечить тебя.
Видов любви больше, чем звезд. Возможно, вы не чувствуете одного из них, но есть еще немало других. Вы ведь знаете, каково это – любить родных и друзей. То, что для нас свято, хранит нас. Подумайте о том, что, пытаясь защититься от боли, вы захлопываете перед любовью дверь и живете в темноте.
Если будешь притворяться, что ничего не чувствуешь, притворство может стать правдой. Это было бы прискорбно.
"Возможно, рано или поздно все города превратятся в один Безмолвный Город".
Лицо любимого человека – лучшее зеркало на свете. Оно показывает твое собственное счастье и боль, и помогает вынести то и другое.
У Милларда не было проблем с эмоциями - у него были проблемы с эмоциями других.
- О-о, какой бред! - вздохнул Миллард.- Еще кого-нибудь это беспокоит?
Все девочки подняли руки.
- Ну, хорошо. Я приложу все старания, чтобы всегда быть полностью одетым и не создавать никому неудобств основополагающими фактами человеческой биологии.
- А с чего мне начать? Что вы хотите знать?
- Заполнить лакуны в наших знаниях о последних семидесяти годах или около того? - предложил Миллард. - История, политика, музыка, популярная культура, последние открытия в науке и технологии...
- Я-то думал, вас нужно научить разговаривать, словно вы не из 1940 года, и как переходить улицу, не подвергая свою жизнь опасности.
- Да, это тоже важно,- согласился Миллард.
-Я думала, что никогда не пойму мальчишек, - качая головой, проговорила Бронвин. - Но, кажется, до меня, наконец, дошло. Просто они все идиоты.
Гораций аж побледнел, разглядывая спортивные шорты, карго-брюки с большими карманами, тренировочные и пижамные штаны, в которых разгуливали рядом посетители шопинг-молла. Мимо прошел мужчина в комуфляжных штанах, оранжевых шлепанцах и футболке с Губкой Бобом с отрезанными рукавами. Я подумал, что Гораций разрыдается. Пока он оплакивал закат цивилизации, мы потихоньку набирали одежды для всех остальных.
Что-то в том, чтобы вот так орать хором именно эту песню именно с этими людьми именно в этом автомобиле, затопило меня таким безумным, щекочущим позвоночник кайфом, какого я никогда раньше не испытывал. Кажется, мы только что предъявили права на весь мир, и он послушно согласился. Жизнь принадлежала нам и только нам.
Я уже говорил, что мне не нужна жизнь, как у дедушки, и это было правдой. Я хотел свою. Но еще я хотел, чтобы люди относились ко мне так же, как к нему. Чтобы они чувствовали ко мне то же самое. Теперь, дав этому чувству имя, я осознал, каким жалким оно было. Но бросить все и повернуть назад было бы еще более жалко. Вариант был только один: добиться такого успеха, чтобы сломать форму, по которой меня отливали, заслужить всеобщее уважение, выбраться из дедушкиной тени...
Никогда еще я не сомневался так часто в здравости своего рассудка, как в тот вечер, когда женщина-птица и ее подопечные явились, чтобы спасти меня от сумасшедшего дома.
Всю жизнь нормальные люди ставили меня в тупик - тем, что нелепо пытались произвести друг на друга впечатление, к каким ничтожным целям стремились, о каких банальных вещах мечтали. Как отвергали все, что не укладывалось в их узкие рамки приемлемости, словно те, кто думал, кто действовал, одевался или мечтал по-другому, угрожали самому их существованию. Вот поэтому-то я и чувствовал себя одиноко, пока рос. То, что нормальные считали важным, я считал тупым.
Хозяин не убоится ночи в лесу. Сама земля согреет тело, не позволит холоду одолеть дух.
Мертвые, не преданные покою, а отданные лесу, не могут просто взять и почить в небытие.