— Я просто переполнен воспоминаниями. Это как... как спускаться с горы на санках по глубокому снегу. Вначале захватывает дух — скорость, холодный чистый воздух, но затем снега становится все больше, он налипает на полозья, и ты едешь медленнее, и тебе все тяжелее двигаться вперед, и надо отталкиваться все сильней и сильней...
– Одну минуту, – прервал его монолог Ван Хелзинг. – Я сейчас вернусь.
Профессор скрылся в доме викария, на ходу доставая из-под плаща револьвер. Через окно было видно, что преподобный Симпсон стоит на коленях посреди гостиной, освещенной двумя канделябрами, молитвенно сложив руки перед грудью. Внимание викария приковало к себе не распятие, как того следовало бы ожидать, а портрет на стене. Отворилась дверь, и Ван Хелзинг, ни слова ни говоря, всадил в холст три пули, одну за другой. На миг почудилось, что прекрасный молодой человек, изображенный на портрете, пытается сбежать – и даже почти выбрался из рамы! – но четвертая пуля, угодив в лоб, превратила его в злобного, а главное, неподвижного старца.
Пронзительно закричав, викарий стал рвать на себе волосы. Профессор же покинул гостиную, нимало не интересуясь истерикой преподобного Симпсона. В саду запоздало лязгнули затворы винтовок, но Холмс остановил солдат:
– Все в порядке. Никакой угрозы нет.
– Книгу возьмете у магистра Ририна, – сухо ответила фея и взяла ручку. – Я вас контролировать не собираюсь до начала учебного года. И умерьте свои аппетиты, иначе ведь и проблемы могут возникнуть. Разбираться с ними будете сами
– А твоя семья точно не против? Мне показалось, твоя мама… – встрепенулась я, вспомнив Адалину, при встрече быстро утащившую меня от сына
Самое яркое проявление везения- спокойная и сытая старость.
Так вот, о Боге. С точки зрения мироздания, Бог сам по себе не имеет ни пространственных пределов, ни временных. Ничто не может существовать вне его, ни пустота, ни материя, он ЕСТЬ в полном смысле этого слова. Он есть ВСЕ. В силу противоречивости своей природы он в буквальном смысле не способен творить! Бог ничего не может создать в себе, так как оно уже существует. Эту идею «самопоглощающейся Бесконечности» я уже высказывал. В библейских рассказах содержатся описания того, как Божество управляет материей и пустотой, днем и ночью, небесными телами и существами, как делает это художник с помощью своих инструментов. Но все это оставляет в стороне первоначало творения.— И каково оно?— Чтобы сотворить что-либо, Бог должен был создать пустоту, «пространство» вне себя. Суть первого «деяния Господа» не в творении, как это утверждается, но в сжатии, в уходе в себя. Он вынужден был самоограничиться, отречься отчасти своей полноты, расщепиться. Это очень важно: Бог не создает своим присутствием, но своим отсутствием, своим уходом. Вот этот уход в себя и стал причиной рождения нашей Вселенной. Такой, как мы ее знаем.Анкс нахмурилась.— Так, значит, мы пребываем тут, потому что здесь больше нет Бога?— Именно так. Создавая пустоту, Бог дал волю «возможному». Часто мы задаемся вопросом о том, как может быть, что Бог, справедливый и бесконечный, содержит в себе и в своих творениях Зло? Ничего подобного. Для творения Бог создал вне себя пространство, где все возможно, в том числе и Зло. Вселенная — результат отсутствия Бога.
Анкс надолго задумалась.— Это теория, — сказала она. — Но это, опять-таки, недоказуемо.— Дитя, не всякая правда исходит из умозаключений. Концепция отсутствия Бога, его пустоты не случайна. И если человек не может понять этого, то он может «почувствовать».— Почувствовать?— Эта пустота не окружает нас, она не может быть объектом исследования: мы созданы из пустоты! Мы существуем благодаря ей. Она в нас. В самом укромном уголке нашего сознания мы это ощущаем, пусть даже на короткое мгновение. Это смутное чувство неполноты, недостатка, отсутствия, уверенности в том, что нас покинули в этой жестокой и непостоянной жизни, действует на нас, как кровоточащая рана. Мы чувствуем внутри себя пространство, которое ничто не в силах заполнить. О, иногда мы забываем об этом, и тогда нам кажется, что мы избавлены от этого чувства, но оно вновь неизбежно возвращается к нам. Покинутые Богом! Как ты справедливо заметила, ограничение Бесконечности недоказуемо, но оно ощущаемо.— У меня только один вопрос! Почему? Почему Бог захотел, творить? Внезапно? Почему он породил пустоту и материю?Небо поднял свои косматые брови.— Потому что он подобен нам. Или, скорее, потому что мы подобны ему. Все без исключения. Ты знаешь об этом.— То есть?Он сделал широкий жест рукой.— Он хотел быть любимым…
Но, что самое обидное, среди злостных коллаборационистов оказалась модный дизайнер Коко Шанель. Сегодня бренд «Шанель» такой же безукоризненно чистый, как линии классических платьев Коко, а ее имя воплощает в себе квинтэссенцию всего французского — непринужденную элегантность, стильную простоту, запах роскоши.Однако в 1939 году, когда разразилась война, Шанель закрыла свой модный дом, вышвырнув на улицу 4000 швей. Сегодня такие массовые увольнения французские профсоюзы не прощают. А ей ведь было немало лет (пятьдесят шесть), и она не могла не помнить о серьезном дефиците ткани в Первую мировую войну, но Шанель объявила о том, что собирается посвятить себя продвижению на рынок своего успешного аромата «Шанель № 5».Хотя, если уж быть точным, аромат ей не принадлежал. Она создала его в 1921 году, но продала большую часть прав на него паре бизнесменов — Пьеру и Полю Вертеймерам. Будучи евреями, они сразу после оккупации Франции бежали в США, но прежде учредили компанию-ширму «Буржуа», чтобы нацисты не прибрали к рукам их бизнес.Шанель знала об этой уловке и сообщила нацистам о подлинных хозяевах фирмы «Буржуа», в надежде на то, что ей удастся вернуть себе право собственности на духи. Она очень удачно подсуетилась с доносом, поскольку водила шашни с видным офицером разведки СС Гансом Гюнтером фон Динклаге. Мало того, она жила в отеле «Ритц», который стал одной из штаб-квартир нацистов в Париже. Она не только спала с врагом, но и проводила с ним целые дни.В 1943 году Коко была вовлечена в странную попытку примирения Британии и Германии. Вероятно, это явилось плодом мозгового штурма еще одного эсэсовца, Вальтера Шелленберга, ближайшего соратника Гиммлера и офицера, ответственного за составление списка опасных британцев, которые подлежали немедленному аресту, как только нацисты выиграют войну, — в общем, совсем не того человека, которому можно было бы доверить план сохранения мира.По разработанной Шелленбергом схеме Коко должна была доставить послание Уинстону Черчиллю, с которым раз или два виделась в 1920-е годы, когда крутила роман с английским герцогом. Чтобы устроить эту встречу, она связалась со своей давней великосветской подругой, Верой Бейт Ломбарди, кузиной герцога Виндзорского (бывшего короля Эдуарда VIII). До войны Вера представила сливкам британского общества наряды Коко, и нацисты не сомневались, что она найдет подход к Черчиллю.
По приказу Шелленберга Коко Шанель попыталась заманить Веру в Париж, предложив ей участвовать в новом масштабном бизнес-проекте, но Вера, которая жила в Риме, отказалась иметь с ней дело. Нацисты тотчас арестовали Веру как английскую шпионку.Впрочем, Черчилль впоследствии действительно помог Шанель: когда ее арестовали после войны по обвинению в сотрудничестве с нацистами, говорят, он лично за нее хлопотал. Ей разрешили улизнуть в комфортную ссылку в Швейцарию со своим любовником Гансом Гюнтером.Вертеймеры вернулись во Францию и, во избежание кровавой судебной тяжбы, согласились выплатить Коко 400 000 долларов наличными плюс два процента роялтиз на все продукты «Шанель», а также положили ей ежемесячное содержание. Так что Коко не грозил послевоенный голод.
Сонька сражалась с утра сама с собой и передвигалась в сторону института исключительно лицом по земле.
Я кружилась в этом вихре улыбок и рукопожатий, не задумываясь о завтрашнем дне, пока не прозвенел звонок. Последний школьный. Всё, что происходило дальше, отрезвляло или больно било по лицу.
За окнами ресторана, за вывеской из красного пластика с надписью на кантонском, которую невозможно было прочесть, раскинулся мир оттенка старой серебряной монеты, залежавшийся в ящике.
Если прочитанная вами книга и содержит урок, то он заключается в том, что нам страшно повезло оказаться здесь — под «нами» я подразумеваю всех живых существ.
Вообще получить какую ни на есть жизнь в этой нашей Вселенной уже само по себе является большим успехом. А то, что мы стали людьми, говорит, что нам повезло вдвойне. Мы не только пользуемся привилегией существования, но к тому же обладаем исключительной способностью осознавать его и даже во многом улучшать. Это идея, которую мы только-только начали усваивать.
Мы достигли этого высокого положения за ошеломляюще короткое время. Современные в поведенческом отношении люди, то есть люди, способные говорить, создавать произведения искусства и организовывать сложные виды деятельности, существуют всего около 0,0001 % истории Земли — ничтожно мало, — но даже такое краткое существование потребовало почти бесконечной череды везений.
В действительности мы находимся лишь в начале пути. Весь фокус, разумеется, в том, чтобы мы никогда не увидели конца. А на это почти наверняка потребуется куда больше удачи.
– Экономия несчастных трех процентов привела к тому, что очень хороший проект превратился в полный провал, – подвожу итог я.
- И ты такой же, - сказал он. - Мы идём в одни и те же места, делаем одни и те же вещи, которые люди делали до нас вот уже лет пятьдесят, и мы ещё ждём, что нечто вот-вот случится... Знаешь, я ведь мятежник по духу. Ну, допустим, вот я взлетел — и где моя награда?
- Дурак ты. Нет никакой награды и не было никогда.
Один из моих учителей назвал меня нигилисткой. Тем самым он желал меня уколоть, только я восприняла это в качестве комплимента.
Горевать надо в меру, чтоб не замусолить печаль.
Мы должны быть снисходительны ко всякой человеческой глупости, промаху, пороку, принимая в соображение, что это есть именно наши собственные глупости, промахи и пороки.
Нет никого страшней женщин, которые мстят за свою безответную страсть.
И так священники хотели, чтобы одни причастники их власти были просвещенны, чтобы народ науку почитал божественного происхождения, превыше его понятия и не смел бы оныя коснуться… Неистовые! Осмотритесь, вы стяжаете превратностию дать истине опору, вы заблуждением хотите просвещать народы… Какая вам польза, что властвовать будете над невеждами, тем паче загрубелыми, что не от недостатка пособий к просвещению невежды пребыли в невежестве природы или паче в естественной простоте, но, сделав уже шаг к просвещению, остановлены в шествии и обращены вспять, во тьму гонимы? Воззрите на веселящееся о сем священство. Вы заранее уже ему служите. Прострите тьму и почувствуйте на себе оковы, — если не всегда оковы священного суеверия, то суеверия политического, не столь хотя смешного, но столь же пагубного.
Несчастный целые семь лет до того удовлетворялся одними мечтами о будущей славе своей, что даже не заметил, как потерял самое первоначальное в нашем искусстве, как утратил даже самый первоначальный механизм дела. А между тем в его беспорядочном воображении поминутно создавались самые колоссальные планы для будущего. Мало того, что он хотел быть первоклассным гением, одним из первых скрипачей в мире; мало того, что уже почитал себя таким гением, – он, сверх того, думал еще сделаться композитором, не зная ничего о контрапункте.
Я перечел теперь то, что сейчас написал, и вижу, что я гораздо умнее написанного. Как это так выходит, что у человека умного высказанное им гораздо глупее того, что в нем остается?
Но это же Англия, где единственное твое преступление состоит в том, что тебя Застукали.
– Я тебе не компания, – сказал он грустно.
– Отчего же? – спросил я, искренне огорченный грустным тоном, каким были сказаны эти слова.
– Твой отец – пан судья.
– Ну так что же? – изумился я чистосердечно. – Ведь ты будешь играть со мною, а не с отцом.
Человек уходит из дома, что-то гонит его прочь. По ночам он лежит на чужих кроватях, и чужой ветер шумит над ним в деревьях. Он бродит по чужим улицам, и перед глазами его проходят лица, но он не знает имён этих лиц. Голоса, которые он слышит, - не те голоса, что звучат в его ушах с тех пор, как он ушёл из дома. Это громкие голоса. Такие громкие, что заглушают голоса его родины. Но вот наступает минута тишины, и он снова слышит прежние голоса, те голоса, что он унёс с собой, уходя из дома. И он уже разбирает, что они говорят. Они говорят: "Возвращайся". Они говорят: "Возвращайся, мальчик". И он возвращается.
Что сделать, чтобы он не начал мною тяготиться? Я что, должна быть всегда весела? Умна? Словоохотлива? Грустна? Молчалива? Загадочна? Бесхитростна? Обворожительна? Сварлива?…
Я могу погибнуть при любых обстоятельствах - ни за что в нашем мире ручаться нельзя. Но одно я знаю твердо: изменником родины я никогда не стану!