«Был у нас на посаде мужичонка один – сапожник. Мы его взяли и прозвали Шкурланом, потому он того заслуживал. И утром рано, и ночью поздно все, бывало, пьяный шатается он по посадским улицам и орет – и все это он одну и ту же поговорку орал…»
«Солнце совсем уже село. Вечер набросил на село свои мягкие тени. Из садов, из ближнего леса, с реки и полей пахло чем-то наводящим тишину на душу и дремоту на тело.
Вот по туго прибитой дороге бойко застучали колеса порожних телег, отправлявшихся в ночное; им навстречу скрипят тяжело нагруженные сжатым хлебом воза; пыльные столбы, затемнившие яркое зарево вечернего заката, постепенно приближаясь к селу, дают знать, что пастухи гонят стадо…»
«Америка имеет девственные леса, девственную почву, а Москва имеет девственные улицы. Говорю о таких лесах и таких улицах, где ни разу не бывала нога человека. Я, по-настоящему, должен был бы показать, каковы именно эти леса, для того, собственно, чтобы читатель знал, как именно думать ему о девственности московских улиц; но в первом случае я рекомендую ему романы Купера, а во втором – мой собственный рассказ, и результат этой рекомендации будет таков, что из романов Купера он почерпнет...
«Зимой еще можно кое-как жить в Петербурге, потому что безобразный гомон многотысячных столичных жизней отлично разбивается об эти тяжелые, двойные оконные рамы, завешенные толстыми сторами, заставленные массивными цветочными горшками изнутри и запушенные инеем снаружи…»
«…Хотелось поскорее добраться до ночлега, потому что совсем свечерело и в воздухе ощутительно распространялись прохлада и тишина ночи.
Впереди меня, в влажном от вечернего тумана воздухе, неясно рисовались крыши деревенских изб…»
«Растрепанно и сумрачно как-то высматривают на божий свет дома, в которых есть эти так называемые комнаты снебилью. Лучшие дни молодых годов моих безвозвратно прожиты мною в этих тайных вертепах, где приючается, как может, пугливая бедность…»
«У почтовой конторы в городе Черная Грязь стояла мужицкая телега, около которой суетились сам хозяин телеги (обтерханный такой мужичонка с рыженькой клочковатою бородой и с каким-то необыкновенно испуганным лицом) и почтамтский сторож, отставной унтер-офицер, с большими седыми усами, серьезный и повелительный старик…»
«Я сидел у ворот на лавочке в одной маленькой пришоссейной деревушке, весь отдавшись немому созерцанию шумных шоссейных проявлений.
Все обстояло благополучно: в десяти домах, из которых состояла деревушка, я насчитал шесть кабаков, три белые харчевни, два постоялых двора и несколько мелочных лавочек…»
«По вечерам учительница любила уходить одна к морю. Детей в русской усадьбе укладывали спать рано. Младший мальчик, морщась, пил свое молоко и каждый раз упрашивал учительницу:
– Пожалуйста, Лидия Павловна, один глоточек.
– Пей сам.
– За мое здоровье!..»
«Таможенница окинула Валдаса ленивым взглядом, мельком заглянула в паспорт, небрежно тиснула в него визу, зевнула и уточнила: – С астероидов? – С астероидов, – Валдас кивнул на паспорт. – Там написано. – Ну, мало ли, что написано. У меня на дверях неприличное слово написано. Из трёх букв. А за дверьми ничего подобного нет, там только я. С какой целью к нам? – В отпуск, – Валдас почувствовал, что таможенница начинает его раздражать. – В декларации, в цели визита, обозначено. Вон, прямо...
«Не нравится мне Трубочист. Рыбачка говорит, что он хороший, а мне не нравится. Сегодня, например, подошёл и сказал:
– Трубы не засорились, Книжница? Могу почистить.
Поглядела я на него: дурак дураком. Лыбится и с ноги на ногу мнётся. Вечно ему трубы подавай, а где их взять, спрашивается.
– Шёл бы ты отсюда, – сказала я. – Нет у меня никаких труб.
– Есть, – упёрся он. – Фаллопиевы. Может, почистим?
Захихикал, будто что-то жутко смешное сказал, и поскакал прочь…»
«Кливден – один из потрясающих домов Величайшей Британии. Он стоит на берегу Темзы в Букингемшире, у окончания величественной аллеи, из тех, что еще сохранились в таких местах и по которым неслись кареты тогда, когда еще ездили по земле. В огромном парке росло дерево Карла Великого, доставленное из колоний в Колумбии и сформированное в виде гостевого домика. Обсаженные тисами дорожки вели к эллингу, на аппарели которого стояли метки с датами, обозначавшие подъем воды в дни больших наводнений....
«Из больничного коридора пахло хлоркой и перловым супом. Лязгали металлические каталки, отрывисто доносились обрывки разговоров медсестер. По стене, выкрашенной в тоскливый желтый цвет – и почему в больницах всегда красят стены этой краской? – изредка пробегали светящиеся зигзаги от фар проезжавших под окном машин. Марина Григорьевна поднялась со стула, припадая на правую ногу, прошла к окну и плотнее задернула шторы. В палате стало почти совсем темно, лишь через застекленный прямоугольник над...
«Впервые я встретил их на нашей детской площадке – двух одинаковых, под копирку, мальчиков и длинношеюю девочку, похожую на жирафенка, с золотыми брызгами конопушек на щеках. Нам тогда было по пять лет. Я сначала удивился, потому что еще ни разу не видел близнецов и таких оранжевых девочек. Потом Катя (так ее звали) объяснила, что ее сделали из лучика солнца, ей об этом сказала мама. А мальчиков, сразу обоих, их мама выбрала в специальном магазине, где взрослые покупают детей. Катя была очень...
«Небольшое помещение – приемный покой райбольницы – было насквозь пропитано запахом дезинфекции, казенного дома, боли и страха. Баба Мотя, вечно поддатая санитарка, ворча под нос, протирала мокрой тряпкой битый кафельный пол. Только что сюда привезли двоих с поножовщины. Один вроде как ничего, а второму полоснули по артерии. Страх как крови налил – и в машине, и здесь. Вообще чудом довезли. Баба Мотя с уважением посмотрела на Ивана Семеновича. Несмотря на его молодость, она даже в мыслях...
«– Знаешь, что меня больше всего удивляет? – спросил как-то Кузьмичев, уткнувшись в тонкие, цвета раннего меда, перепутанные волосы Светланы. – Что? – Она повернула голову. – То, что ты – женщина не моего типа. Понимаешь? Всю жизнь мне нравились маленькие, тоненькие брюнетки. Я женат на одной из них… Светлана чуть надулась. Увидев сбоку оттопырившуюся нижнюю губу, Кузьмичев тронул ее пальцем. Губа смешно булькнула. – Не дуйся! Меня раздражали пышные блондинки. Они тяжело идут. У них круглые,...
«Яша Берендикер был мал ростом, почти тщедушен, лысоват и носовит. Но это не мешало ему слыть большим любителем женского пола. Впрочем, почему слыть? Так оно и было. Женщин он любил трепетно, горячо и пылко – словом, вкладывал в этот процесс душу и сердце. Ну и тело, разумеется. Женщины, надо сказать, его тоже без внимания не оставляли, чувствовали, видимо, искренность намерений. Яша был нежен, щедр, галантен, заботлив и услужлив: дарил цветы, не скупился на подарки и приносил кофе в постель. К...
«Гриша Райцигер, двадцатилетний худосочный и вполне носатый юноша, студент четвертого курса пединститута (факультет русского языка и литературы), блаженно дремал в провисшем глубоком гамаке под щедрой тенью густых сосен. Двенадцать дня. Жара стояла невыносимая. Сквозь некрепкий сон – только-только начал проваливаться глубже – он услышал резкий, впрочем как обычно, голос мамы Инессы Семеновны. Вместе с назойливой мухой вялым движением руки он пытался отогнать решительный и неприятно громкий окрик...