Ещё не начавшись, осень запрела, встав над лесом и огородами приторным едким душком. В него ушли все несозревшие ягоды, все неродившиеся грибы. Дождей не было, и земля высохла до серой корки, по которой ветер перестукивал тонкие твёрдые листья. От уставшей природы разило тленом, и каждый раскрошившийся стебелёк, каждый шаг, ступивший с тропы, добавляли в выжженное синее небо взвесь переломленной хворостинки.
Ещё один контейнер скрылся в чреве спускаемого грузовика устаревшей серии. Семён, затаив дыхание, наблюдал, как приёмщик соскочил с эстакады на следующий стальной короб, и заглянул в контрольный люк. Опухшее и посеревшее после долгого перелёта лицо приёмщика не давало возможности разгадать, понять его мысли и эмоции. Однако, на особую радость Семён точно не рассчитывал. И был прав - неуклюже спустившись с контейнера, мужик в форме младшего экспедитора подошёл к Семёну.
Прохладный и солнечный октябрьский денек неспешно близился к завершению. Вечер пятницы будоражил близостью отдыха и развлечений выходных дней. Но только не для Рокотова Андрюхи. Он работал электриком в совхозе, где с апреля по конец октября - в период страды, суббота также была рабочим днем. Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр ...
Этот рассказ написан (и опубликован в журнале) в разгар «холодной войны», в 1963 г. В 1981 г. Дж. Клавелл его переработал для выпуска отдельной книгой, а в 1982 г. — экранизировал. Чтение рассказа вслух, равно как и фильм, занимают 25 минут — ровно столько, сколько длится действие в самом рассказе.
Круглосуточная закусочная. Таинственная незнакомка у окна. Он — бармен, по имени Тобиас. Она — бледная девушка Мерси, с синими волосами. Их глаза встретились, и у каждого созрел план — как провести эту ночь. И это свидание станет — открытием. Под яркими звёздами, все маски будут сброшены, желания станут явными, а тайны раскрытыми.
Вкрадчиво запели скрипки. Звон приборов и бокалов затих, разговоры смолкли. Пронзительно вскрикнул кларнет. Зарыдала гавайская гитара. На крошечной сцене, как из ниоткуда, возникла девушка в чёрной шали, и заговорила-запела в тон музыке: - Сегодня мы слушаем фаду1). Плач людей, затерявшихся в прошлых веках, оставивших там свою душу. Фаду - это песни боли. Слушайте, и вы поймёте, что такое saudade - настоящая ностальгия, тоска по прошлому, любовное томление...
Главный ловчий султана везёт в город пойманного грифона по приказу визиря. Каждый человек в Иль-Атам жаждет увидеть заморское создание, даже иноземные послы и юный сын кузнеца Суфран, но мало кто из них осознаёт в полной мере, насколько свобода одного зверя может быть ценнее денег, доброго имени и почёта. 12+
Одни говорят: людей всю жизнь тянет к свету. Как мотылек, человек кружится вокруг лампочки, бьется о стеклянную емкость, которая мешает ему погибнуть от нестерпимого жара раскаленной вольфрамовой нити.
Подошла очередь Вани Куликова. Мальчик робко постучался, вошёл в кабинет. Помещение оказалось крошечным - внутри едва уместились стол и кресло чиновницы, она сама, несчётное количество папок, бумажек, файлов, разложенных в стопки прямо у стен. Ваня кое-как протиснулся внутрь, закрыл за собой дверь и, стараясь не смотреть женщине в глаза, замер в середине комнатки.
-Игорь, ты слышал? - Тома толкнула мужа локтем. Тот заворочался, ответил не сразу. - Слышал что? - протянул он спросонья. - Шум на крыше. - Нет, - зевнул, перевернулся на живот. - Может, коты?
Вверх-вниз. Небо-земля. Сашка крутил "солнышко" на качелях, а ребята толпились вокруг и отсчитывали число оборотов. Мальчишка шел на рекорд двора - прокрутился уже девять раз. Прошлый рекорд Димки Шпагина - двенадцать оборотов. Побить пока никому не удалось
Андреевский лес. Мы - я, язвительный Олег Курицын, легковесный Толик Шмелев и самый серьезный из нас Саша с самой несерьезной фамилией Козявкин - после выпуска из университета завели традицию собираться в июне на товарищеские посиделки.
- Ну и что у нас там, на горизонте? - как можно бодрее спросил капитан. Сказать, что поведение господ туристов его беспокоило - ничего не сказать. - Там люди, - неохотно отозвался Зафар. - Люди, значит... И что делают?
Дом, прежде чистенький и опрятный, за годы, что Даша провела вдали от него, полинял и поблек. Штукатурка местами осыпалась, краска на оконных рамах облупилась. И бабульки, оккупировавшие скамейку у подъезда, остались разве что в памяти о детстве. Теперь на этом насесте торчала запирсингованная блондинка с мобильником, включенным на полную громкость. Автоответчик требовал от нее нажимать на ту или иную цифру, девица послушно тыкала пальцем в кнопки.
Луизиана, начало XIX века. Ставшая рабыней у мерзавца-трактирщика креолка Гэйла совершает побег с помощью весёлого бродяги Реми, который учит её трудному искусству быть мужчиной. Примечание: В начале позапрошлого века Луизиана была передана Соединённым Штатам, и креолы, они же каджуны, то есть люди со смешанной кровью, из элиты враз превратились в недочеловеков-рабов. Собственно, это и определило судьбу героини рассказа.
– Выключаю, выключаю, выключаю, – сказала Мила, чтобы уж точно запомнить. Не хотелось дёргаться ещё и из-за утюга, день и так обещал быть красочным – предстояло везти бабушку в банк. – Поедем за доверенностью! Помнишь? Сегодня!
Трелони совершенно точно больна. Неизлечимо. Она умирает. И пускай ей никто не верит, и пускай все совершенно чёрствые и отвратительно приземлённые! Она непременно спасётся! Или погибнет ужасной смертью...
Двое сидели заполночь в ресторане "Диоскурия", в отдельном кабинете, за плотными пропахшими табаком бордовыми портьерами; в духоте летней ночи, насыщенной ароматами острых кушаний, вин и винным перегаром, сидели они за столом с зеленой лампой, и чувствовалось, что в воздухе назревает заговор. Оба были старой военной выправки, один моложе, лет тридцати двух, с жесткой щеткой усов под тонким, хрящеватым носом. Одет он был просто и неряшливо, на нем была мятая толстовка и парусиновые брюки, вокруг...
Поначалу они ненавидели друг друга. Они ненавидили то, что теперь ощущали друг друга так же, как и самих себя, каждое чувство, каждая мысль были словно на ладони у другого. Каждая идея или осознание были сразу на двоих. Отвратительное осознание беспомощности. Хоугиоку оказался слишком жесток.
Иногда Ичиго кажется, что с ним что-то не так. Порой это ощущение становится слишком сильным. Редкий раз, когда он думает, что проблема не в нём, а... во всём мире? Ошибка
— Это не мой сын, а просто монстр, — говорит Ишшин напоследок и уходит. Урахара не может поверить, в его голове продолжают звучать слова бывшего шинигами, пропитанные ненавистью. В себя его приводят еле слышные всхлипы младенца.